Читаем Шаляпин полностью

Это было изумительно, потрясающе. В этой сцене мы впервые увидели, с каким артистом имеем дело. Ведь это огонь божества зажжен в нем, и почему же он так долго тлел под спудом, почему вспыхнул только теперь? Да, это уже не Бертрам в “Роберте-Дьяволе”, с его ходульностью и трафаретом “большой оперы” Мейербера, прилаженной к вкусам парижан времен второй империи. Здесь подлинная драма, и притом драма русская, здесь сочетание двух гениев, Пушкина и Даргомыжского, здесь образец музыкальной драмы в высоком значении этого слова, и какое полное проникновение в музыку и в текст явил в нем Шаляпин! Как он сумел в единый миг раскрыть все чары, таящиеся в этом чудесном слиянии слова с музыкой, овладеть всеми тонкостями речитатива, доведенного Даргомыжским в третьем акте до высокой степени совершенства, влить в слова столько жуткого трагизма, сообщить всем жестам такую яркую выразительность, овладеть замыслом настолько, чтобы подчинить себе все средства его внешнего воплощения, -все это было непостижимо, казалось почти чудом, да оно и было, несомненно, чудом внезапного пробуждения великого таланта от долгого сна, в который он был погружен. Это была вспышка гения, это было блестящее начало того искусства, которое сделало из Шаляпина кумира толпы. Неудивительно, что после этого спектакля, доставившего Шаляпину настоящий триумф, фонды молодого артиста сильно поднялись.

Только начался следующий сезон, как он уже получил новую роль князя в “Рогнеде”, которую исполнил два раза, затем спел еще по одному разу в “Русалке” и “Князе Игоре”. Дело, казалось, налаживалось как вдруг Шаляпин исчез с горизонта Мариинской сцены.

СЛУЖБА В ОПЕРЕ С. И. МАМОНТОВА

Неожиданный успех Шаляпина в “Русалки” все-таки еще очень мало значил. Каждую минуту артист рисковал снова попасть в полосу забвения. Вспышка гения могла остаться случайным, единичным явлением. Вокруг него по-прежнему не было никого, кто мог бы его поощрить, воспользоваться вспыхнувшей искрой для того, чтобы раздать ее в большое пламя. Для этого надо было окружить Шаляпина такими условиями, которые не давали бы гаснуть его вдохновению, а постоянно толкали бы артиста все дальше и дальше по широкому пути истинного творчества. Случай помог ему; он послал ему навстречу Савву Ивановича Мамонтова, просвещенного московского мецената, стоявшего во главе оперного предприятия, которое преследовало чисто художественные цели, причем для их достижения не щадились ни личная энергия, ни денежные средства. Савва Иванович Мамонтов оставил глубокий след в истории русского оперного театра, и на замечательном предприятии, вдохновителем которого он был, необходимо остановиться подробнее, тем более, что выяснение, хотя бы краткое, характера этого предприятия поможет нам в свою очередь уяснить и роль, какую оно играло в развитии художественной личности Шаляпина.

Это были годы, принесшие много радостей русскому искусству, годы, когда прокладывались новые пути. Начался протест против всего казенного, признанного, скованного по рукам и по ногам тяжелыми цепями рутины. Ничего нет на свете страшнее рутины, потому что она, повергая человеческое общество в состояние покоя, останавливает всякое движение и препятствует молодым сокам вторгнуться туда, где уже запахло тлением. Господь говорит Мефистофелю в прологе к поэме Гете:

Слаб человек.

Он часто засыпает, стремясь к покою.

Потому дам беспокойного я спутника ему.

Это справедливо по отношению ко всем отраслям человеческой деятельности и в особенности по отношению к деятельности художественной. Здесь более, чем где либо. склонны опочить на лаврах, ибо, когда лавры добыты, событие это представляется венцом деятельности. Но внутренняя правда говорит, что не здесь венец и, если он уже нужен, то скорее из терний, чем из лавра. Возникает жгучее недовольство. Покой, сладкое ничегонеделание, повторение азов, зубрение трафаретов отметаются прочь. Безжалостно сжигают старых богов, которыми только что клялись и во всемогуществе которых вдруг разуверились. Воздвигают новые алтари и, принося обильные жертвы новым божествам, возвещают новую истину, рождающуюся прекрасной, подобно Венере из пены морской. Эти дни-дни глубокого счастья.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное