Шальная звезда Алёшки Розума

Впрочем, то, что балов не давали, не означало, будто свет перестал развлекаться. В обиход вошли домашние концерты, а также карточные и музыкальные вечера. Елизавета усердно посещала все дозволенные увеселения — проигрывала значительные суммы Бирону, кокетничала с Лёвенвольде, вилась ужом, громоздила башни намёков, лукавств, иносказаний и даже откровенной лжи в попытках узнать хоть что-то о судьбе Алексея Шубина. Кошелёк исправно худел, наполняя чужие карманы, любовница гофмаршала, Наташка Лопухина, уже казалась готовой задушить Елизавету собственными руками, но всё было напрасно — собеседники то ли не желали понимать её словесных вензелей, то ли и сами ничего не знали. Она мучилась, металась, молилась, рыдала в подушку по ночам, но казалось, что человека по имени Алексей Яковлевич Шубин на свете никогда не существовало. Он исчез без следа.

Отношения с Розумом складывались странно. Елизавета ожидала, что после пережитого он попытается укрепить образовавшуюся между ними близость, станет держать себя смелее и настойчивее, однако всё получилось наоборот — вместо того чтобы требовать заслуженную награду, казак отступил в тень, не тревожа её и даже, кажется, стараясь не попадаться на глаза.

Разумеется, Елизавета была благодарна ему, но в то же время испытывала непонятную досаду.

--------------

[162] официальный приём во дворце

[163] 28 января

* * *

В марте на Петербург налетели вьюги. Сырые, холодные ветры пробирались под одежду, бросали в лицо пригоршни мокрых снежных хлопьев, которые, падая, превращались в грязную кашу под ногами. Казалось, солнце забыло про этот город, походивший на огромную беспокойную стройку.

Под Черниговом в середине марта вовсю уже весна, небо яркое, синее, радостное, слышится весёлый птичий гомон, тает снег и текут ручьи. В Петербурге стояла хмурая, промозглая зима.

Незадолго до семнадцатого марта, своего дня рождения, Алёшка простудился — несколько дней провалялся в лихорадке и теперь мучительно кашлял, ощущая противную ватную слабость во всём теле. Рассказывать о том, что ему исполнилось двадцать три года, он никому не стал — кому сие интересно? Лишь Василию проговорился ненароком.

— Что ж ты молчал? — огорчился тот. — У меня и подарка-то нет…

— А чего болтать? — Алёшка пожал плечами.

Василий сбегал на поварню, приволок неизменных Фросиных пирогов, постных, как и было положено, солёных грибов, квашеной капусты и хлебного вина.

Вино ударило в голову моментально — дала себя знать болезненная слабость.

— Отчего ты никому ничего не сказал? — продолжал допытываться Василий. — Елизавета всегда своих людей с праздниками поздравляет, даже дворню…

Алёшка хмуро махнул рукой и ничего не ответил.

— Ты от неё будто прячешься. — Василий пристально посмотрел на него. — Или что? Разлюбил? Не нужна боле?

— Не могу я её разлюбить, — вздохнул Алёшка. — Рад бы, да не могу…

— Тогда и вовсе тебя не пойму. — Василий плеснул ещё вина себе и ему. — После того что вы вместе пережили, она совсем по-другому на тебя смотреть должна…

— Вот именно! — заорал Алёшка и стукнул кулаком так, что одна из кружек опрокинулась, и по столу растеклась мутноватая остро пахнущая лужа. — Неужто ты не понимаешь?! Она теперь себя обязанной мне чувствует. А я не хочу её ни к чему понуждать, слышишь!

— Порой мне кажется, что благородство души Господь в наказание даёт. Одна докука от него. — Василий поморщился. — Дай ей волю самой решить, кого она любить хочет. Не бери на себя больше, чем унести можешь, а то как бы тебя тем камушком вовсе не придавило…

Как-то под утро, сползав на двор, Алёшка брёл обратно в свою комнатушку, когда распахнулась парадная дверь, и в сени вся в слезах вбежала Елизавета. Швырнув прямо на пол свою бархатную накидку, она, захлёбываясь рыданиями, бросилась вверх по лестнице.

Алёшка проводил её встревоженным взглядом — его Елизавета не заметила — немного помедлил и подобрал с полу епанчу. Мягкая ткань, подбитая ласковым мехом, нежно коснулась пальцев, и он не удержался — уткнулся в неё лицом, вдыхая знакомый запах, тонкий, волнующе-тревожный. Так пахло от Елизаветиных волос, когда он, обняв её, просыпался на сеновале.

Что за беда у неё случилась? Неужели всё-таки стало известно, что Шубина отправили в Сибирь? Алёшке представилось, как она горько плачет в своей комнате. Пойти к ней? Но чем он может утешить? Кто он для неё? Чужой человек, перед которым невозможно излить душу.

Однако мысль, что ей плохо и она совсем одна со своей бедой, не отпускала. Постояв немного у подножия лестницы, прижимая к груди плащ, он всё же не выдержал — пошёл следом. Пусть он не сможет помочь, но быть рядом, когда ей тяжело — его долг.