Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

— Когда ты жила в том большом каменном доме вместе с другими женщинами. Разве не помнишь, как ты пыталась уговорить меня брать деньги за доставку только раз в три месяца, а я терпеливо объяснял тебе, что, возможно, не буду ходить по этому маршруту три месяца и тогда потеряю деньги, а следующий разносчик получит их ни за что?

— Что–то смутно припоминаю. Так это был ты? — Она нервно рассмеялась. — Значит, мы в то время были знакомы?

Подумать только, даже этого он не помнил наверняка. Она здоровалась с ним в то время, как будто узнавала его. Но, может, она просто осознавала, что видела его раньше, что он, возможно, был одним из ее учеников, но не идентифицировала его как личность. Не думала, как его зовут. Не соотносила его, сверх этого общего узнавания, с неким конкретным лицом.

— Может, я только думал, что ты меня знаешь, — сказал он. — Но ты здоровалась со мной каждый раз, когда меня видела. А еще спрашивала, как поживает моя мать.

— Я когда–нибудь называла тебя Скипом?

— Нет, — сказал он. Такого он припомнить не мог.

— Я недолго там жила, — сказала она.

— Тем не менее я тебя помню.

— Это естественно, — сказала она, вздыхая.

— Но меня это чертовски огорчает, — сказал он. — Обнаружить, что ты, может, вообще не узнавала меня в то время.

— Почему?

— Я хотел… — Он попытался объяснить ей. — Попасть в тот дом.

Она рассмеялась.

— Прости. Как в дом Пег… ты имеешь в виду, через окно?

— Я имею в виду, что хотел быть узнанным и принятым; я, бывало, проходил мимо и видел, как все вы сидите внутри и пьете чай или что–то вроде. — Бесполезно было пытаться воспроизвести его тогдашнее мучительное чувство по отношению к ней.

— Не чай, — сказала она. — Хочешь, скажу, что именно пили мы вчетвером во второй половине дня, около пяти, особенно летом, когда стояла жара? Обычно мы смешивали себе коктейли «старомодные» и пили их из чайных чашек. Чтобы кто–нибудь, если бы… — Она погрозила ему пальцем. — Как раз для этого. Чтобы разносчик газет, если бы заглянул к нам, сказал бы: «Они пьют чай. Как это по–британски. Как утонченно». — Она не переставала смеяться.

При этих ее словах и он не смог сдержать улыбки.

— Преступницы, — сказала она. — Нам надо было быть осторожными. Это было в 1949 году, в разгар всех моих неприятностей с правлением школы Монтарио. Ты вполне мог бы войти; собственно, ты ведь и входил. Я помню. В какой–то месяц у меня не нашлось мелочи, и я пригласила тебя войти. Это было зимой. И ты вошел и сидел в гостиной, пока я шарила по всему чертову дому в поисках мелочи. Дома никого, кроме меня, не было. В конце концов я нашла полтора доллара в чьем–то ящике.

Он помнил, как сидел в одиночестве посреди огромной пустой гостиной с пианино и камином, пока мисс Рубен где–то наверху искала деньги. Он слышал, как она в раздражении сыплет проклятиями, и чувствовал себя не более чем помехой. На кофейном столике лежала раскрытая книга… она ее читала. Пока ее не прервал мальчишка–разносчик в полвосьмого вечера. Как мне от него избавиться? Черт, где же мелочь? А он, сидя внизу, все пытался придумать какую–нибудь яркую фразу, чтобы пустить ее в ход, когда она снова появится, какое–нибудь замечание о книгах, стоявших в шкафу. Он лихорадочно их рассматривал, но ни одна из них не была ему знакома. Только названия виделись ему сквозь пот и испуг, которые лишали его дара речи и настолько оглупляли, что, когда она вернулась, он был не в состоянии что–либо сделать, кроме как взять у нее деньги, поблагодарить, пожелать доброй ночи и снова выйти за дверь.

— Я помню, в чем ты тогда была, — сказал он обвиняющим тоном.

— Правда? Как интересно, а вот я не припоминаю…

— На тебе были черные брюки.

— Тореадорские? Да. Из черного бархата.

— Никогда не видел ничего столь волнительного.

— Что в них было волнительного? Я их все время носила. Даже когда работала в саду.

— Я тогда пытался придумать и сказать что–нибудь интересное.

— Что ж ты просто не спросил, нельзя ли тебе посидеть со мной и поговорить? Я была бы рада компании. — Помолчав, она добавила: — Сколько тогда тебе было?

— Пятнадцать.

— Ну так и что, — сказала она, — мы могли бы побеседовать о нашем прошлом. Но, поспорить готова, на самом деле ты хотел сорвать с меня те самые возбуждающие тореадорские штанишки и оприходовать меня от и до. Разве не этого втайне хотят все пятнадцатилетние разносчики газет? Это же примерно тот возраст, когда вы читаете все эти дешевые книжонки из аптек.

Господи, подумал он. И вот теперь эта женщина — моя жена.

В тот вечер, прежде чем лечь спать, Сьюзан решила принять ванну. Он сопровождал ее в ванную комнату, где смотрел на нее, сидя на плетеной корзине для белья; она не возражала, а ему очень этого хотелось. Он не пытался объяснить это или как–то оправдать.