Шаман

Внезапно я вздрогнула — со стороны сада Томпсона раздались голоса, приглушенные толстыми стенами склепа и расстоянием. Мы инстинктивно присели и затаили дыхание. Я поспешно выключила фонарик, и помещение погрузилось в абсолютную тьму… Абсолютную тьму? Нет, она не была абсолютной! Мы с Таней увидели это одновременно. Таня схватила меня за руку и крепко стиснула мои пальцы.

— Тссс!.. — прошептала я. — Я вижу, вижу.

Сквозь стык мраморных плит пробивался тоненький, как волосок, лучик света.

— Надо поискать, как это открывается, — я шептала, уткнувшись носом в Танины волосы над ухом. От нее пахло духами «Иден» — «Эдем». Райская птичка, перепуганная и дрожащая. Еще более перепуганная, чем я. — Это обязательно должно как-то открываться снаружи. Слышишь, Таня? Должны же они туда попадать…

Строго говоря, я могла ошибаться. Возможно, вход в подземелье находился где-нибудь в доме. Но тогда зачем смазывать двери и наводить чистоту?

Голоса в саду стихли, и я рискнула снова включить фонарик, направив его луч под ноги. Чтобы нас не услышали внизу и не заметили снаружи, мы с Таней опустились на четвереньки и, передвигаясь чуть ли не ползком, почти обнюхивали мраморный пол. Все оказалось напрасно — никакого рычага, никакой кнопки, вообще ничего похожего на механизм, приводящий в действие крышку люка, нигде не было. Сидя на полу, мы с отчаяньем уставились друг на друга.

— Ниши в стенах, — вдруг прошептала Таня. — На них орнамент… Розы. Я видела в каком-то фильме…

— Точно! Ты молодец, — я привстала и принялась ощупывать розетки — их было пять. На третьей по счету мраморная роза плавно сдвинулась в сторону, и люк начал открываться. Это случилось так неожиданно и бесшумно, что Таня, сидевшая как раз на крышке, чуть не свалилась вниз головой и только в последний момент удержалась на краю распахнувшегося квадратного отверстия. Отверстие не было колодцем, нет. Вполне цивилизованная каменная лестница вела куда-то вниз, откуда уже уверенно изливался колеблющийся свет — похоже, там было зажжено множество свечей. Или факелов. Сцена сильно напоминала декорации к третьесортному голливудскому ужастику, мне даже на миг показалось, что все это — какая-то несусветная глупость, и трусливый голосок внутри начал нашептывать, что сейчас все выснится, окажется, что над нами просто не слишком умно пошутили, и мы все вернемся по домам, не особенно довольные друг другом, но все-таки целые и невредимые. Но потом я вспомнила Тошку, его распластанную ладонь, иглы капельниц — и велела трусливому голоску заткнуться.

Мы начали спускаться на цыпочках. Таня разулась и несла свои золоченые босоножки в руках. Я запоздало подумала, что одеты мы совсем не для экспедиций в преисподнюю — мое светлое платье превратилось в пыльную тряпку, а Танин пестрый нейлоновый лоскутик, только по недоразумению названный платьем, вообще уже не напоминал предмет одежды.

Перед нами открылся ровный коридор. Свет шел откуда-то впереди, там, в конце коридора, маячил высокий дверной проем без створок, закругленный поверху и обрамленный мраморным орнаментом из розеток и змей. Таня, оторвавшаяся от меня на добрый десяток шагов, осторожно положила на пол туфли и заглянула. В следующую секунду она издала дикий, ни не что не похожий вопль и рванулась вперед, я поспешно бросилась за ней следом и влетела в просторный зал с возвышением посередине.

Горели свечи, сотни свечей. Их запах я почувствовала еще в коридоре: приторный и сладковато-пряный, как в той лавке, куда мы заходили вчера вечером. Одна стена зала была задрапирована пурпурным занавесом. Танин крик эхом отдавался в каменных стенах, а сама Таня визжала, брыкалась и царапалась в руках высокого мужчины с длинными, собранными в хвост волосами. Мужчина крепко держал ее, не давая вырваться. Больше в зале никого не было, кроме…

На украшенном мраморной резьбой возвышении, напоминающем широкую могильную плиту, — видимо, это и был алтарь, — лежала абсолютно голая Нэнси. Она не двигалась. Ее глаза были закрыты, ноги и руки раскинуты, как лучи морской звезды, и привязаны к железным крючьям, вбитым в мрамор. В ногах у нее стояла большая каменная чаша, а на животе лежал голенький шоколадный младенец. Он тоже был неподвижен. Маленькие ручки расслабленно раскинуты, ротик полуоткрыт. Я, вся дрожа, застыла на месте, пытаясь понять, живы ли Нэнси и ребенок.

Державший Таню человек повернул голову, и я встретилась глазами с пианистом из «Одиллии». Он окинул меня взглядом и усмехнулся. Его, кажется, нисколько не испугало и не озадачило наше появление. Крохотную Таню, которая продолжала кричать, не переставая, он легко удерживал, несмотря на отчаянные пинки, которыми она пыталась достать его.

— Вот и гости пожаловали, — сказал пианист. — Как мило. Только вас никто не приглашал, курочки. Вы сами заявились. Так что теперь пеняйте на себя.