Сидит в ложе рядом с княгиней, запамятовала как зовут, Софья Владимировна, вроде — она в монокль глядит, неспешно с господимчиком беседует. Я ж втихомолочку побежала в ложу, подслушать. — Сударыня, милостивая государыня, Софьюшка! — Его слова к ней наполнены неподдельной нежностью и уважением. Он ее красиво так называет, она в ответ то на французском, то на английском чирикает, пытается говорить на русском, и видно, что не знает слов, не знает, как отвязаться от ухажера. Их общество прерывает лакей, приносит кофе в чашечке. Там кофею на полкопейки, но Софьюшка все равно обжигается, морщит губки, а мой господимчик вскакивает, — покорнейше прошу извинить, — за что вы извиняетесь. — Я в душе пепелю его гневом, а сама всем нутром ощущаю, как в руках Софьюшки вальяжный, импозантный, уверенный в себе офицер превращается в закомплексованного юношу. Он что-то говорит про долг перед Родиной, а она только веером от него отмахивается. Вышел он из ложи, сам, как веер качается, по стенке волочится. — Ух, думаю, щас с моста сиганет. Я к нему, с помощью, в белых перчатках ручки протягиваю. Благоуханный цветочек моего сердца меня увидел, мундирчик одернул и с другими офицерами напился в буфете.
В это время в прихожей затрещал звонок. Не закрывая карт и обмахиваясь ими, словно веером, тетя Тоня пошла открывать. Ступала как барыня, осанку держала гордо, как-будто на том балете присутствовала.
На пороге стояла Вера.
— Карты? — с ужасом протянула она.
— Проходите, Верочка, — велела тетя Тоня, а сама сникла, словно перышки собрала в кучу.
Вера прошла в комнату, ухнула на диван.
— Будешь? — показала тетя Тоня на карты.
— Я за Асей. — Вера сгребла колоду и стала раскладывать свой пасьянс. — Любит, не любит, к сердцу прижмет, к черту пошлет…– последнее выпадало чаще. Вера разозлилась, обратилась к Асе. — Наташка Бердникова пригласила на день рождения. Я сказала, что придем.
— Не пойду, — коротко брякнула Ася.
— У тебя же прошел синяк.
— Да, но губа еще нет. — Может и хорошо, что Алексей не приходил, а то бы точно подумал, что Ася травмоопасная, руки, глаза, губы.
Дом у Бердниковых был маленьким, как у синьора Тыквы из «Чиполлино». Две комнаты, кухня-прихожая. На весь дом два окна, две кровати — впритык между стенами. Одна входная дверь, одна перегородка, один стол, одна тумба с телевизором.
По настоятельной просьбе хозяйки в дом заходили по очереди. Первой зашла Ася. За ней ворвался морозный воздух, погнал дымку от жарких блинов по углам. В сковородке лучилась клякса, так случалось, когда выливали остатки теста. После того как свежий воздух разогнал синюю дымку, под низким потолком стала видна лампочка с апельсиновым оттенком. Она висела на витиеватом проводе так низко, что ее приходилось обходить по кругу. На столе в тарелке лежали дырчатые лепешки, щедро томленные сливочным маслом. Весь подоконник был заставлен блюдцами с малиновым, земляничным, клубничным, смородиновым вареньями, в одном — мед.
На втором подоконнике сидел белый кролик с красными глазами.
— Заяц! — закричала Ася и бросилась к окну.
— Кролик, — усмехнулась Наташа и предупредила. — Укусит.
Потом в дом с клубами пара зашла Вера — румяная, счастливая, шумная. Потом Валя Бородулина, — сразу ударилась плечом об умывальник, из носика в полупустое ведро с отходами брызнула вода.
Наташа ногой отодвинула ведро в угол, показала на комнату.
— Пальто в зал, на кровать.
— Наташ, можно я поглажу кролика? — попросила Ася.
— Можно пощипать.
— Не поняла.
— Можешь пощипать мех.
— Как это?
Наташа надергала пушистого облачка, сложила в стеклянную банку.
— Это, наверное, больно? — пожалела животное Ася.
Наташа подняла кролика за уши, всучила ей в руки.
Сразу почувствовала, как колотится его сердце, бухает, как пушка. Пахло от кролика навозом, шестью, сухой травой. Прижала к груди, принялась гладить: от носа до хвоста. Хвост жесткий, как камешек, уши распластаны по спине. Дрожал всем телом. Ася не знала, как успокаивать животных, чмокнула в нос, вернула на подоконник.
— С парнями надо целоваться, а не с кроликами, — фыркнула в усмешке Таня Компотова.