Шамбала

Руни молча указала на силок – такие устанавливал только Киану: сложные, запутанные, чтобы посторонние трижды его прокляли, прежде чем додумались нести местным властям на экспертизу и отпечатки пальцев. А, впрочем, многого они бы этим не добились: Герд стер Киану подушечки, так что они не идентифицировали личность. Я знала, что по всему миру только несколько человек родились с подобным дефектом, и я в том числе. Необычный дар для мертвой души, не так ли?

Сняв силок и уложив тушку зайца в холщовый мешок за спиной, я еще раз осмотрела свои руки. У Киану они изящные, точно у какого аристократа. Интересно бы поглядеть на его родителей или родословную. У меня ладони широкие, как у простого крестьянина, а пальцы довольно коротки, да и ногти не в пример благовоспитанной барышне, сразу видно, не сплю до полудня и не читаю глянец. Мир, в котором мы жили, резко контрастировал с тем, что расположился всего в трехстах километрах от нас. Земля под белыми крыльями могла бы стать утопией, если бы не пять провинций тружеников. Я усмехнулась.

– Чего это ты смеешься? – обидчиво спросила Руни. Вот уж кто по праву может зваться малышкой, так это Руни, с ее белесыми кудряшками и очаровательной улыбкой с ямочками.

– Вспомнила хорошие времена. Если такие были, конечно.

Руни не оценила шутку. Странно, что Киану ничего мне не рассказал: у этих двоих снова что-то произошло.

– Руни, ничего не хочешь мне рассказать?

Мы уже намеревались входить и возвратиться в Долину, но остановились у малинника. Ягоды никто не собирал, и они высохли. Но в память о былых, куда более спокойных временах, я не могла пройти мимо.

– Все утро ты сама не своя. Кто тебя обидел? – я скинула тяжелый мешок и присела на пень.

– Ты.

Я опешила.

– Да мы от силы пять слов друг другу сказали.

Руни глубоко ушла в себя, смотря на ягоды

– Это все… не ты… ты не виновата… это Натаниэль…

– Нат? – воскликнула я и улыбнулась. – В чем же может быть проблема? Вы помиритесь, – с полной уверенностью говорила я.

Нет на свете ничего более само собой разумеющегося, чем союз Руни и Натаниэля. Они всегда вместе; сколько помню их детьми, постоянно бегали по лесу, учили уроки, выполняли задания, дулись на Герда – и ничто не нарушило бы этого факта, не будь лицо Руни столько печальным.

– Ты не понимаешь, Кая, – жестко возразила она. – Мы не можем быть вместе. Натаниэль этого не хочет.

– Не может быть, – ох уж это сомнение в собственном голосе. – Чего же он тогда хочет?

– Тебя.

Поначалу я старалась переварить ее слова, а когда весь их смысл дошел, наконец, до сознания, выпалила:

– Руни! – встала и принялась собираться.

– Это правда, Кая! – крикнула она. – Я тебе не лгу!

– Да чушь собачья! При чем тут я? Мы можем жить под одной крышей, но ты не хуже меня знаешь, что творилось в последние недели.

– Я тоже так рассуждала, пока до меня не дошел смысл слов Ната.

– Каких еще слов?

– Он сказал: «Мне нужно другое».

Я шагала впереди, не давая ей возможности поравняться и заглянуть мне в лицо. Мы шли шумно, тяжко ступая и громко разговаривая – почти кричали – что было недопустимо за пределами Долины. Нас могли услышать или еще хуже – увидеть. Мы рисковали всегда, но всегда соблюдали осторожность.

– Руни, я пас в этой игре, – я подняла руки, давая понять, то не являюсь предательницей или кем она меня теперь считает.

В ушах зверело – хорошо бы сейчас выполнять монотонную работу или лежать где-нибудь в тишине.

Быстро добравшись до Долины, я наспех зашагала в сторону дома. Геолокация выигрышна: он не виден практически со всех сторон; только Герд мог выбрать себе подобное пристанище. Он сам выбирает, когда ему быть видимым, а когда скрываться в тени.

– Кая, он так на тебя смотрит… – в слезах вторила Руни, – я всегда мечтала, чтобы он на меня так смотрел!

Я молча глотала слезы. Хотелось ответить, но не хотелось причинять боль. Да что же я за никудышное создание! Молилась: ноги, несите меня скорей в дом; пусть быстрее займу себя каким-нибудь полезным делом… Слова Руни резали слух. Бедняжка! Бедная, бедная Руни! Никому нет до нее дела, и даже Натаниэль – последний предатель – всадил ей нож не в сердце, в спину. Как же я могу быть такой жестокой! Я кинулась обратно к ней и крепко прижала к себе. Бедняжка горько рыдала, обливаясь горючими слезами. Я не могла себе позволить подобной роскоши. По-настоящему я разучилась плакать много лет назад, и с тех пор проронила считанные слезинки.