Шандарахнутое пианино

Болэн повиновался. Он видел, что врач болтать не расположен. Да и он сам, вообще говоря, тоже. От бесконечных кошмаров о возможных вторжениях в его тело он стал слишком уж дерганым.

— Вы в каком смысле доктор?

— Я в смысле — на стол. Прямо сейчас. Поперек.

Вошла медсестра, и врач поднял взгляд. Болэн сел поперек операционного стола.

— На чем мы с этим парнем остановились? — спросил врач. Сестра поглядела в свой планшет.

— В шесть сегодня утром ему дали пентобарбитал натрия. Затем час назад — атропин и морфий. Я…

— Как вы себя чувствуете? — спросил врач у Болэна.

— Нормально.

— Расслаблены и готовы к операции?

— Смутно.

Проктор оглядел его, подумал: парняга крутой, с легчайшим из возможных глянцем цивилизации: самое большее два года в какой-нибудь мельнице дипломов на деньги от продажи государственной земли.

— Я забыл, — продолжал врач, обращаясь к медсестре, — они у него наружные?

— Понемногу тех и других.

— Ах вот как. И тромбированные, нет?

— Я бы сказала, да.

Катя нечто вроде переносного автоклава с жуткими инструментами внутри, вошел чахлый человечек, кошмарный анестезиолог. Сквозь наркотики, что ему дали утром, Болэн ощущал, как в нем взбухает некий медленный ужас. Для Проктора же этот умелый маленький подонок — по фамилии Ривз — с волосами, расчесанными на пробор низко над левым ухом и тщательно распределенными по всей его лысой голове, представлял собой предмет интереса и восхищения. Проктор смотрел, как тот с неким восторгом выкладывает инструменты, и дожидался, пока рвение человечка в последний возможный миг не достигнет гребня, а затем сказал:

— Благодарю вас, Ривз. Думаю, пожалуй, я сам. — Ривз насупился и вышел из помещения. — Ссутультесь, мистер…

— Болэн. Вот так?

— Сильнее. Вот так.

После мимолетного торжества над Ривзом Проктор задумался. Он знал, что священную преграду не следует воспринимать походя; однако занимался он ими недостаточно часто, чтобы считать себя на самом деле опытным. Но какого черта. В предоперационном смысле этого парня подготовили хорошо; он просто подкрутит.

— Сестра, какую иглу для спинномозговой пункции нам принес Ривз?

— Номер двадцать два, доктор.

Проктор хмыкнул. Этот Ривз — истинный маньерист. Такая вот худосочная иголочка; но, может, теперь так и делают. Раньше-то игла была с ружейный ствол, и спинномозговая жидкость хлестала по спине шута горохового. Работа производилась быстро, но потом у пациента наступали памятные головные боли.

Проктор приступил. Нажал иглой на четвертый поясничный сухожильный промежуток, ввел ее поглубже в подпаутинное пространство и извлек два куб. см спинномозговой жидкости, которую смешал с сотней мг кристаллов новокаина в гипербарическом растворе, который и вколол обратно, веря, что жопа Болэна перестанет реагировать на внешний мир на добрых четыре часа.

Только для предосторожности — вообще-то предосторожность была Ривзова — он дал Болэну в руку пятьдесят мг сульфата эфедрина.

— Удерживайте его ровно в сидячем положении, — сказал Проктор и вышел к питьевому фонтанчику, где заглотил еще один сонник, на сей раз — весь в соринках из кармана. Печально вгляделся в пространство перед собой и подумал: Я был любимчиком флота.

Болэна прокатили мимо, по пути в операционную. Он принялся озирать всю свою жизнь. На память мало что пришло. Он мог вернуться — лежа онемело, жертва стыренной спинномозговой жидкости — недели на две хоть с какой-то плотностью; затем — только вспышками. Типа: школа-пансион, субботнее утро, в призрачном классе для занятий неудовлетворительных учеников; Болэн и еще три олуха под присмотром, как мясо, дежурного наставника, в чистом Весеннем свете, в молчанье. В одном окне класса полосатые мальчики-атлеты бесшумно раскачиваются, проносясь мимо в отработке ударов; трудные мячи им подает машинка из оцинкованной загрузочной воронки, а дорожки между базами по-прежнему в грязи. Болэн прикрывает ладонью глаза в очевидном сосредоточении, временами задремывает, временами из-под учебника по Истории США высовывает журнал: «Оружие и боеприпасы»^{215}. В уме у себя он держит на изгибе руки финскую винтовку «сако»^{216}, сидит на хребте в Канадских Скалистых горах, что поблескивают слюдой, и двести лет ждет Большерогого Барана. В нескольких ярдах выше по лощине что-то движется: дежурный наставник засек «Оружие и боеприпасы». Сердце Болэна вихрится в груди и теряет сцепление.

— Мисс? — спрашивает Болэн.

— Сэр?

— Я себя чувствую мертвым египтянином. Вы с Проктором вознамерились вытащить мозг у меня из носа.

— Нет, сэр!

— У меня такое чувство, что жизнь мне выдала прямиком в сопатку. Понимаете, я — последний бизон. И умираю от открытого пневмоторакса. Вы не могли бы что-нибудь сделать в таком случае, как у меня? Соорудить какой-нибудь окончательный экстаз?

— На ум ничего не приходит, сэр.

— Мисс, если у меня клюв сам раскроется и, пока доктор Проктор орудует ножом, послышатся крики, это будет, с вашей точки зрения, конец? То есть вы вашего покорного спишете со счетов? Как другая списала?

— Может, са-амую малость.