Шандор Ференци

<…> Теперь я хотел бы представить фрагменты нескольких анализов, которые подтвердят то, что было сказано, и в какой-то мере углубят наше понимание взаимодействия сил, функционирующих в «активной технике». Первым мне вспоминается случай молодой хорватской пианистки, страдающей многочисленными фобиями и одержимой страхом. Я приведу лишь несколько из неисчислимого множества симптомов. Она приходила в ужас, когда в музыкальной школе должна была играть в присутствии других, лицо ее заливалось краской, а аппликатуры, которые в одиночестве давались ей автоматически и без всяких затруднений, казались ей в те минуты чрезвычайно сложными; каждое выступление кончалось обязательным провалом, и ее мучила мысль, что она выставляет себя на посмешище — что и происходило вопреки ее незаурядному таланту. На улице ей казалось, что все смотрят на ее пышную грудь и не знала, как вести себя, чтобы скрыть этот (существовавший лишь в ее воображении) физический недостаток. Она скрещивала руки на груди, втискивала грудь в разные корсеты, но каждая такая мера, как это часто бывает у людей с обсессивным синдромом, вызывала сомнение: не обращает ли она на себя внимание именно этими повадками? Ее поведение на улице было либо преувеличенно пугливым, либо провокационным; она страдала, если (несмотря на ее природную красоту) на нее не обращали внимания, но настолько же и изумлялась, если вдруг кто-то, кого ее поведение вводило в заблуждение (или, скорее, трактовалось верно), приставал к ней. Она боялась, что у нее плохо пахнет изо рта, все время бегала к зубным врачам и ларингологу, которые, разумеется, ничего у нее не находили. Ко мне она пришла после нескольких месяцев анализа (коллеге, который лечил ее, пришлось прервать курс по каким-то посторонним причинам) и уже имела представление о бессознательных комплексах. Все же во время лечения, которое она продолжила со мной, мне оставалось лишь подтвердить одно замечание моего коллеги, что ее прогресс никак не был связан с глубиной ее теоретического понимания и выявленного мнестического материала. В работе со мной все было так же в течение нескольких недель. Затем, во время одного сеанса, она вдруг вспомнила популярную мелодию, которую ее старшая сестра (жертвой тирании которой она постоянно была) имела привычку напевать. После долгих колебаний она передала мне довольно двусмысленное содержание песни, затем долго молчала; я заставил ее признаться, что она думает о мелодии песни. Я тут же попросил спеть ее. Но ей понадобилось почти два сеанса, чтобы решиться исполнить мне песню так, как она ее себе представляла. Она много раз останавливалась, сильно смущалась, пела сначала слабым и нерешительным голосом, пока, подбадриваемая мною, не запела громче так, что к концу ее голос полностью раскрылся и оказалось, что у нее очень приятное сопрано. Сопротивление все же не исчезало, она поведала мне, не без колебаний, что у ее сестры была привычка петь этот припев-чик, сопровождая его выразительными и лишенными всякой двусмысленности жестами, и она проделала руками несколько неуклюжих движений, чтобы продемонстрировать поведение сестры. В конце концов я попросил ее встать и пропеть песню точно так, как это делала ее сестра. После многих попыток, прерываемых приступами растерянности, она предстала передо мной этакой совершенной певичкой, с тем кокетством в мимике и жестах, которое она видела у своей сестры. С той минуты ей, похоже, стало нравиться выставлять себя напоказ, и она пыталась посвятить все свои сеансы анализа именно этому. Когда я это понял, я сказал ей, что мы теперь знаем, что ей хочется демонстрировать свои таланты и что за ее скромностью скрывается большое желание нравиться, но с танцами мы заканчиваем, и нам предстоит работа. Удивительно, как здорово эта маленькая интермедия помогла нашей работе; в ней проснулись воспоминания, которые никогда до этого не высказывались, они касались ее раннего детства — времени, когда родился братик, имевший по-настоящему пагубное влияние на ее психическое развитие и превративший ее в робкого и беспокойного, но в то же время дерзкого ребенка. Она вспоминала то время, когда была еще «маленьким чертенком», любимицей всей семьи и всех друзей, и как, не ожидая особого приглашения, даже с удовольствием демонстрировала все свои таланты перед публикой и вообще, как видно, чувствовала безграничное удовольствие от движений.

^{Четверо членов «Секретного комитета», Берлин, 1922: Макс Эйтингон, Эрнст Джонс, Шандор Ференци, Ганс Закс}