Shanghai grand: forbidden love and international intrigue in a doomed world

Вернувшись из ссылки в Чангкинге, опиумный магнат "Большое ухо" Ду принялся за воссоздание своей довоенной гангстерской империи, на этот раз с помощью американских военных излишков и средств Администрации ООН по оказанию помощи и восстановлению. Продовольствие, одежда и медикаменты, предназначенные для жертв войны, продавались с публичных аукционов или уходили на черный рынок. В общей сложности материальная помощь на три миллиарда долларов, санкционированная Конгрессом, ушла в карманы националистов и их приближенных. Захваченные японцами компании, вместо того чтобы быть возвращенными их законным владельцам, перешли в руки новых гоминьдановских монополий. Те, кто сотрудничал с японскими оккупантами, получали легкие приговоры или даже новые должности в возрожденном правительстве.

Вскоре стало ясно, что дни Шанхая как космополитического Парижа Востока остались позади. Многострадальная белая русская община бежала на Гавайи, в Канаду и Южную Америку, многие - через Тубабао, остров, предложенный беженцам правительством Филиппин. Некоторые, соблазнившись обещаниями амнистии для некоммунистов, даже отважились на жизнь в Советском Союзе. Еврейская община двигалась дальше - богатые сефардские семьи в Гонконг, а беженцы из Европы уезжали, чтобы начать новую жизнь в Новом Свете и, конечном итоге, в Израиле. Более 2 600 человек вернулись в Австрию и Германию.* Иностранные общины, превратившие Шанхай в "Космополис на Вхангпу", покидали его.

В то же время приток внутренних мигрантов не прекращался: когда население города приблизилось к 5,5 миллионам человек, в домах и трущобах шикумен возникло небывалое столпотворение. Перенаселение сопровождалось гиперинфляцией. Индекс цен, составлявший до войны 100, к 1947 году подскочил до 627 000.† Пытаясь справиться с проблемой, старший сын Чан Кайши заменил старую валюту на новый "золотой юань" и ввел репрессии против черного рынка. Выдержанный, получивший советское образование чиновник добился определенных успехов, пресекая деятельность спекулянтов.

Пока он не объявил, что собирается арестовать родственника мадам Кунг, старшей из сестер Сунг. После того как его мачеха, мадам Чанг, лично прилетела в Шанхай, чтобы дать ему по морде, его отстранили от работы. К 1948 году один американский доллар, который в момент приезда Микки покупался за три китайских доллара, стоил 1,2 миллиона. К тому времени богачи расплачивались за масло тачками, набитыми купюрами, а в ресторанах за чашку кофе брали миллионы.

У Соединенных Штатов никогда не было намерения создать новое американское поселение в Шанхае. В лучшем случае "китайское лобби" в Вашингтоне, олицетворением которого был родившийся в Китае издатель журнала Life Генри Люс, надеялось, что националистическое правительство не допустит красных к власти. К концу войны Объединенный фронт, объединивший националистов и коммунистов, превратился в простейший фасад. Всю войну Чан принимал военную помощь от Соединенных Штатов, но отказывался направлять свои войска и технику в крупные сражения с японцами. Не секрет, что генералиссимус и мадам Чан искренне презирали американских советников, с которыми им приходилось работать (особенно генерала "Уксусного Джо" Стилуэлла, который дошел до того, что обсуждал с Рузвельтом план убийства Чанга). После окончания войны у Чанга, приберегшего своих лучших солдат и боевую технику для последней схватки, появились ресурсы для атаки на настоящий очаг своей ненависти - красных.

После бомбардировки Хиросимы и Нагасаки запаниковавшие японские оккупанты Маньчжоу-го сложили оружие. По счастливой случайности коммунисты Мао смогли добраться до Маньчжурии со своей базы в Йенане быстрее, чем националисты Чанга. Там, при поддержке Советов, они захватили запасы японских самолетов, пулеметов и артиллерийских орудий, которые должны были обеспечить Народно-освободительной армии реальную военную мощь. В 1947 году они начали общенациональное контрнаступление, выйдя из Маньчжурии в районы, контролируемые Гоминьданом. По мере того как красные продвигались вперед, падение боевого духа националистов в сочетании с отвращением гражданского населения к коррупции, чрезмерным налогам и гиперинфляции становилось все более очевидным, что дни Чанга сочтены.

Именно на этом фоне сэр Виктор Сассун готовился к своему возвращению в Шанхай. Во время войны он не расставался с Китаем. Евразийский врач и писатель Хань Суйин встретил его на борту теплохода Tjiluwah, шедшего из Бомбея в Нью-Йорк в начале 1942 года. "Он появился на борту с хромотой, моноклем и шанхайским высокомерием, которое теперь казалось почти пародией", и обидел ее тем, что ушел всего через двадцать минут любительской пьесы, в которой у нее была роль. Когда однажды Хань заметила, как он с "надменностью монокля" разглядывает корабельный бюллетень, он презрительно сказал ей: "Мы вернемся в Шанхай в следующем году".