Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

— Дед с этим праздником всё никак не успокоится, — сказал он, покряхтывая. — И то ему нужно, и это. За четыре года, поди, душа истосковалась.

В нашем доме никто так не любил день новолетия, как старый Чжан. Отец шутил, что встречать этот праздник стоит хотя бы ради него. Когда в небо запускали фейерверки, старое, морщинистое лицо Чжана расцветало улыбкой, а глаза лучились детской радостью. «Счастливая звезда сияет в вышине», — говорил он, обнимая меня, мальчишку, за плечи, и всё показывал в небе эту звезду. В последний раз я слышал от него эти слова в год, когда мне предстоял экзамен на чиновничью должность. Это был год Козы. Над рабочим столом в отцовском (а теперь уже — моём) кабинете все эти годы так и висел красный квадрат с изящной каллиграммой «Благополучия и гармонии» в виде козочки.

Обезьяна, Петух и Собака словно прошли мимо нас. Накануне праздника Чжан, как и прежде, смотрел в небо, словно искал глазами счастливую звезду, но когда начинали трещать фейерверки, возвращался в свою комнатку, туда, где, как я знал, на столике стоит особая поминальная табличка с именем моего отца.

— Он в этот раз столько накупил, как будто ждёт в гости весь мир, не меньше, — усмехнулся Воронёнок и тряхнул коробом. — И живых, и мёртвых.

Может быть, так и было.

— Ничего, Цю, ты хоть мал, а ешь за четверых. Будет мало — так сегодня ещё принесут заказ из ресторана Муна.

Воронёнок застонал, но было видно, что недовольство его показное. В Новый год прислуга исправно получала денежные подарки (я поддерживал эту традицию и в годы траура, разве что выдавал их не в красных конвертах), а в дополнение — недельный отпуск, так что сетовать на праздник не приходилось.

Если меня и можно упрекнуть в нарушении старых установлений, то из-за того, что при отце Праздник весны всегда был сугубо семейным, а в моём доме в этот раз были гости — и приглашённые артисты. Музыканты и певицы прибыли от Муна через минуту после того, как мы прошли в гостиную и я представил друг другу Бяня и учителя Яо.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — сказал Яо после церемонных поклонов.

— Вы, должно быть, обратили внимание на мои ожоги, но уверяю вас: они у меня свежие, — улыбнулся чрезвычайный докладчик. — Хотя… где бы мы могли с вами встречаться?

— Если только на востоке области Вэй. Последние десятилетия я жил в деревне Тайхо.

В тот момент я смотрел на Бяня, и мне показалось, что слова Яо Шаньфу что-то для него значили.

Заиграла музыка: цитра и флейта. Из-за ширмы, за которой сидели певицы, зазвучала песня про далёкий, неведомый перевал Ариран. Девушки пели на корейском, но никто из моих гостей не возражал.

— Вы знаете, что у этой песни есть запрещённые текст и аранжировка? — неожиданно спросил Бянь.

Яо неуверенно кивнул. Я честно сказал, что не знаю.

— Её пели «пурпурные лотосы» в годы войны. Песню могли бы запретить вообще, но вступился генерал Фань Жо, освободитель области Чжао, который сам был наполовину корейцем и очень её любил. Как-то исподволь он намекнул министру-блюстителю Чжэ, что, если запретить «Ариран», северо-восток загорится сильнее прежнего, — Бянь щёлкнул палочками для еды. — Вряд ли, конечно, из-за песни поднялся бы мятеж, но Чжэ Фацзюэ рисковать не стал.

За тот вечер было сыграно ещё немало произведений — более новогодних, лёгких и весёлых, — но всё это время, среди здравиц, вин и закусок, в сознании у меня крутилось:

Ариран, Ариран, дальний перевал,
За него уходишь ты, милый, от меня.
Гаснут в небе утреннем звёздные цветы,
Но не гаснут светлые, чистые мечты.

Жизнь-странствие. Одним уготовано оставлять и искать, не зная, найдут ли. Другим — оставаться и ждать, не зная, дождутся ли. Много ли времени пройдёт, прежде чем я снова покину Дуншань, покину тех, кто так мне дорог и с кем я стал видеться реже, чем с дорогами и мостами?

Когда мы с Бянем и Яо вышли во внутренний сад полюбоваться фейерверками и ясной ночью, я увидел на обычном, «новогоднем» месте старого Чжана. Только смотрел он не в небо, а под ноги. Я встал рядом и сказал так, что слышали только мы двое: «Счастливая звезда сияет в вышине». Поначалу он никак не отреагировал, потом с его глаз словно сошла пелена, я увидел знакомый детский взгляд и улыбку — и стало вдруг спокойно и хорошо, как будто нет ни опасностей, ни интриг, а грядущий год и впрямь обещает быть счастливым.

Празднование весны затянулось далеко за полночь. Господин Бянь принял моё приглашение в эти дни погостить у меня дома. Разумеется, в том же, западном флигеле, который я сам тщательно проверил — всё-таки раньше там жили Су Вэйчжао и У Барабанчик, напоминания о которых были бы очень некстати. Улучив минуту, я намекнул и учителю Яо, что Бянь — непростой гость, с которым нужно держать ухо востро.