Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

В углу зала, за тряпьём и тяжёлой железной плитой, был вход на крутую лестницу в два пролёта. Она выводила на колокольную площадку. Жаркими летними днями разбойники предпочитали дежурить именно там: обзор заметно лучше, вместо бойниц — широкое окно чуть не во всю стену с видом на всю южную сторону, может, до самого Цзяоли. Но моё внимание, разумеется, привлекли массивные трёхъярусные стойки с колоколами. Даже после рассказа о драгоценности Босу я был потрясён — я не ожидал увидеть здесь, в пустынных горах, собрание, достойное губернаторской филармонии: сорок пять колоколов от мала до велика, каждый с обозначением тона и тончайшим литым орнаментом; к каждому ярусу — молоточек своего размера; над стойками по камню — наставления из трактата о музыке.

Видя, что зрелище произвело на меня впечатление, разбойник похлопал самый тяжёлый басовый колокол по бронзовому боку и с видом знатока сказал:

— Хороши голубчики, а? Только неподъёмные, заразы. Мелюзгу завтра снимем да унесём, тут и вы подсобите. А которые покрупнее — вон, вниз полетят, чтобы крысам не достаться.

— Как можно? — выдохнул я.

— Скворец, видать, начирикал тебе в уши, он это умеет. Что ж ты, веришь, что мы сюда ещё вернёмся? — Он конвульсивно закрякал, вроде как опять засмеялся. — В общем, хочешь любоваться — любуйся. Фонарь я тебе оставлю. Ты только с ним перед окошком не ходи, чего доброго поскользнёшься, упадёшь, голову сломаешь.

И ушёл, посмеиваясь, как будто сказал что-то очень остроумное.

К тому моменту у меня уже созрел план. А после слов разбойника о колоколах я понял, что исполнять его нужно немедленно, с утра возможности уже не будет. Я отыскал на площадке самый пыльный угол и набросал в пыли хорошо знакомые строки:

Колокол дрогнет на пике Босу — слышит его Цзяоли.

Дрогнет сердечко любимой моей — слышу на крае земли.

Пусть начало будет правдой, а не просто поэтическим образом! Я постарался напеть это, как Юань Мин: три четверти от «Огонька над пропастью», а завершение из «Элегии Чуской поймы», — и стал записывать мелодию, вспоминая добрым словом школьного учителя музыки: ради его приключенческих рассказов мы готовы были уделять нотной практике вдвое больше времени, чем изучению классической литературы. Разве что в школе подобранную мелодию разрешалось один раз отрепетировать с ошибкой, а здесь репетиция могла стоить концерта.

Пройдясь вдоль стоек и выбрав подходящую октаву, я, наконец, сделал последнее приготовление — надломил ампулу-змейку Лян Тобэя и щедро смазал ядом свой клинок. Даже если ненужные и неблагодарные слушатели будут подходить по одному, я едва ли справлюсь с ними в равном бою…

Пора!

Я поудобнее взял молоточек и начал играть. Первые звуки шли торопливо, я боялся не успеть довести мелодию, но уже с середины строки, зачарованный акустикой, словно слился с музыкой и не мог нарушать темпа. Казалось, весь мир в этот момент становится колокольным звоном, и было жаль, что в запасе у меня не так много времени. Я исполнил мелодию дважды и даже удивился, что разбойники позволили мне это сделать. Наконец на лестнице зазвучали шаги. С оружием в руке я бросился туда, готовый нанести удар первым, но там был Хуан Чжэлу.

— Что же вы такое делаете? — спросил он ошарашенно — и, похоже, не обращая на мою рапиру никакого внимания.

Почему-то (и откуда только взялась эта мысль!) мне тогда захотелось поговорить с ним начистоту. Расставить всё по местам. Дождавшись, пока он поднимется, я сказал, что не горю желанием ни отступать с бандитами на север, ни безвременно оставаться здесь, и в завершение высказал, что́ думаю о «диком крае» и его дальнейшей судьбе. Хуан Чжэлу слушал как будто серьёзно и внимательно. Потом произнёс:

— Я, пожалуй, останусь с вами, чтобы вы опять музицировать не начали. В противном случае вас просто выбросят из этого окна. На первый раз такую выходку можно объяснить восторгом, но во второй наши будут круты на расправу.

Но уже в следующую минуту снизу послышался шум. И очень скоро стало ясно, что это шум драки. Хуан попросил меня в его отсутствие не делать глупостей и проворно спрыгнул в лестничный проём. Через несколько секунд я услышал его крик, обращённый, должно быть, ко мне: «„Лотосы“!»

Я примостил на лестнице фонарь таким образом, чтобы хорошо видеть того, кто будет по ней подниматься, и стал ждать. Вскоре на ступенях показался крепыш из банды «Рю», лицо было закрыто платком, но я узнал его по шраму. Один выпад — и он рухнул вниз. Тот, кто пойдёт следом, едва ли будет так же беспечен, и всё-таки высота и теснота лестницы — на моей стороне.