Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

Однако на данный момент загадка оставалась. След, по которому я шел, заканчивался у этой необычной могилы на далекой окраине Шанхая.

Человек, похороненный на кладбище Гуй Юань, известен китайцам, говорящим на мандарине, как Шао Сюньмэй. При жизни носители диалекта ху, который до сих пор является основным языком общения для четырнадцати миллионов человек в районе Шанхая, называли его Цзау Синмэй. До Второй мировой войны сотни тысяч читателей на Западе знали его как мистера Пана, очаровательного и химерического поэта и издателя с полным домом детей, непутевым грабителем-отцом и многострадальной женой. Его злоключения в серии виньеток New Yorker в конце тридцатых годов очеловечили непостижимого китайца для образованной западной аудитории. Для своих литературных поклонников Зау Синмай был одним из первых писателей, принесших в Поднебесную чувствительность Европы конца прошлого века. В романе-бестселлере «Ступени солнца» он был Сунь Юинь-луном, который, после того как сбил героиню Дороти Пилигрим с ног чтением стихов между затяжками опиумного дыма, оказывается страстным, хотя и безумно непостоянным любовником. Для Кристофера Ишервуда и У. Х. Одена, прибывших в Китай как раз в тот момент, когда первая волна японского вторжения достигла устья реки Янцзы, он был мистером Зинмаем Зау, единственным современным китайским писателем, чьи стихи были переведены для включения в их единственный в своем роде путевой очерк «Путешествие на войну». Синмай был одним из первых издателей маньхуа, прото-манги, которая стала популярной сенсацией в дореволюционном Шанхае. Его характерные черты лица были карикатурно изображены художниками, а злоключения его беспутного отца пародировались в «Мистере Ванге», еженедельной полосе о комичных попытках обнищавшего дворянина сохранить лицо, избегая легионов кредиторов.

К тому времени, когда он встретил Эмили «Микки» Хан, авантюристку родом из Миссури, которая стала его наложницей (и в конечном итоге второй женой в запутанном браке по расчету), он превратился в директора компании, выпускавшей цветные глянцевые еженедельники на ротогравюрной печатной машине немецкого производства — самой современной в то время в Китае, — даже приняв длинные коричневые платья и усы мандаринского ученого.

Откровенный рассказ его американского любовника об их отношениях в журнале New Yorker сделал его международной знаменитостью, и зачастую он был единственным китайцем, с которым настаивала встретиться иностранная интеллигенция, когда их океанские лайнеры заходили в Шанхай. Синмай был воплощенной в жизнь самой аляповатой восточной фантазией французского поэта-декадента.

У шанхайских писателей образ жизни этого космополита с кембриджским образованием вызывал благоговение. «Резиденция молодого мастера — один из лучших особняков Шанхая», — писал один из современников.

Построенное полностью из мрамора, окруженное большим садом, к которому вели восемь дорожек, достаточно широких для автомобилей, поместье выглядело как проявление восьми гексаграмм с высоким западным зданием в центре. Центр дома образовывал зал, великолепно украшенный, как тронный зал императора… а там находился личный кабинет хозяина, где он принимал гостей. Здесь тоже было исключительно роскошное убранство: подлинный бюст поэтессы Сапфо, недавно раскопанный в вулканическом городе Помпеи, — один только этот предмет стоил пять тысяч долларов. Кроме того, здесь была рукопись английского поэта Суинберна, приобретенная за двадцать тысяч фунтов в Лондоне… В центре комнаты стоял рояль Steinway… а рядом с ним — стопка нотных партитур, переплетенных в змеиную кожу нефритового оттенка.

Хотя в этом рассказе о доме семьи Цзау на Цзяочжоу-роуд многое было преувеличено (бюст Сафо был репродукцией, а рукопись Суинберна, одного из любимых поэтов Цзау, была переоценена), писатель упустил и другие вещи: например, коллекцию бесценных слоновых костей поэта времен династии Сун и полотно Жана-Огюста-Доминика Ингреса, купленное им в Париже. В то время, когда большинство шанхайцев жили в тесных комплексах кирпичных домов, а типичный писатель был вынужден снимать комнату в павильоне над кухней другой семьи, чрезвычайное богатство Зау вызывало зависть, а иногда и откровенную вражду.

Для читателей в Соединенных Штатах лебединая песня Пан Хе-вена, как его называли в виньетках, прозвучала в марте 1940 года, когда читатели «Нью-Йоркера» узнали о рискованном путешествии за японские линии, чтобы вернуть то немногое, что осталось на полках семейного ломбарда.

в маленьком провинциальном городке недалеко от Нанкина. В двадцатом веке последним известием о Зау для читателей стало эссе Микки Хана, написанное в конце 1960-х годов и рассказывающее о том, как он познакомил ее с ритуалами опиумной трубки. Зау Синмай — он же Шао Сюньмэй, Сунь Юиньлун, китайский Верлен и причудливый мистер Пан, столь любимый читателями New Yorker, — стал еще одним скелетом в утонувшем мире, дореволюционном Шанхае джина и певиц, рикш и большевистских шпионов.