Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

Чем больше я узнавал о дореволюционном Шанхае, тем больше очаровывался людьми, которые там околачивались. Там был Моррис «Двустволка» Коэн, еврейский драчун из лондонского Ист-Энда, который после спасения жизни кантонского повара в канадских прериях получил звание генерала в движении за освобождение Китая от семивекового маньчжурского господства. Была и «принцесса» Сумайр, племянница самого богатого махараджи Пенджаба, которая, поработав манекенщицей в Париже, скандализировала шанхайское общество своей открытой бисексуальностью и громкими романами с японскими аристократами и агентами гестапо. Был и тройной агент Требич Линкольн, профессиональный оборотень, чья карьера — от сына раввина в Будапеште до протестантского миссионера в Монреале и бритоголового буддийского аббата в Шанхае — читалась как задняя обложка триллера в мягкой обложке. Это был такой яркий состав мошенников, интриганов, эксгибиционистов, двуличных дельцов и самодельных злодеев, какой только можно было собрать в одном месте, и все они пересекались в вестибюлях отелей, эксклюзивных клубах и причалах довоенного Шанхая.

Если меня завораживали личности, собравшиеся в этом «раю авантюристов», то я влюбилась в Микки Ханн, журналистку и искательницу приключений из Сент-Луиса, которая записала всю эту безумную историю на бумаге. Пытаясь исправить разбитое сердце, она импульсивно спрыгнула на океанский лайнер из Сан-Франциско и в итоге восемь лет прожила в Китае и Гонконге. Окончательно я убедился в этом, когда увидел ее портрет, сделанный примерно в то время, когда она делилась пьяными секретами с Дороти Паркер в дамской комнате отеля «Алгонкин». На фотографии у нее по-мальчишески короткие волосы, бледная кожа на фоне черной блузки, полные губы приоткрыты, когда она смотрит на обезьянку-капуцина (по кличке Панк), сидящую на ее левом плече. В эпоху расцвета стиля «флаппер» она выглядела как протобитник, одна из прирожденных индивидуалисток. Я начала читать ее книги: путевые заметки о путешествии через Конго с трехлетним мальчиком-пигмеем; воспоминания о том, как она бросила вызов сексизму и стала первой женщиной-инженером, окончившей Висконсинский университет; эссе о жизни на ранчо Д.Х. Лоуренса в Нью-Мексико, где она пристрастилась к кукурузному ликеру и встречалась с ковбоями, работая проводником по тропам. Мне понравился ее стиль (смелый в моде, легкий в прозе), полное отсутствие снобизма и предрассудков, ее хрупкое, но бесстрашное сердце. В давно вышедших из печати книгах о ее азиатских приключениях она вела меня именно туда, куда я хотела попасть: на инсайдерскую прогулку на рикше, пересекавшую ушедший Шанхай, по переулкам, гулко отдававшимся стуком плиток для маджонга и благоухавшим сладким миндальным отваром, опиумным дымом и химическим укусом инсектицида «Флит».

И я познакомился с ее друзьями, которых было великое множество. Среди них были тайпаны, богатые бизнесмены, которых она любила шокировать, затягиваясь сигарой в таких ночных заведениях, как Ciro's и Tower Club, и их жены, тайтаи, среди которых была Бернардина Шолд-Фритц, чей салон объединял китайскую и европейскую интеллигенцию. (Бернардина, глубоко влюбленная в Зау Синмая, позже пожалеет о том вечере, когда она познакомила поэта с Микки). Были и такие бродячие репортеры, как Марта Геллхорн, тоже из Сент-Луиса, которая во время медового месяца с Эрнестом Хемингуэем разыскала Микки, чтобы узнать о его контактах в китайской армии. Были в Китае и иностранные журналисты — так называемая «миссурийская мафия», среди которых Джон Б. Пауэлл, курящий кукурузную трубку редактор «China Weekly Review», и Эдгар Сноу, который отправлялся за мулетером в отдаленные горы провинции Шэньси и возвращался с первыми статьями западного человека, посвященными Мао Цзэдуну и его повстанческой армии.

Самым интригующим из всех был сэр Виктор Сассун, третий баронет Бомбея, который, сфотографировав Микки в обнаженном виде в частной студии в своем пентхаусе, пустил языки, подарив ей пудрово-голубое купе Chevrolet, на котором она могла разъезжать по городу. Сэр Виктор, говоривший на лучшем оксбриджском английском, вел свою родословную от древнего рода сефардских евреев, служивших при дворе вавилонского паши и претендовавших на происхождение от пятого сына царя Давида. В то время как мир погружался в Великую депрессию, он беззастенчиво объезжал самые модные ночные заведения Шанхая в шляпе и фраке, обычно с гвоздикой из собственного сада в лацкане, выглядя при этом как карикатура на мультимиллионера на карточке «Шанс» из «Монополии».