Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

С этого момента каждый шаг возвращал меня в прошлое, в Шанхай, лишь слегка тронутый десятилетиями. Я шел мимо разросшихся универмагов, мимо Sun Sun, Sincere, Wing- On, мимо их зеленых, оранжевых и красных неоновых вывесок, которые мерцали на улицах в сумерках. Я прошел мимо толпы, стоявшей в очереди за едой на вынос возле «Сунь Я», кантонского ресторана, который в тридцатые годы, когда туда захаживал Зау Синмай и его окружение, славился супом из птичьих гнезд и мороженым. Я прошел мимо группы пожилых женщин, которые собрались на пешеходной улице, чтобы вальсировать под музыку из CD-плеера, установленного на скамейке. Я шел быстро, потому что одинокого иностранца на главной улице Шанхая все еще подстерегали девушки, предлагавшие «массаж», и торгаши в обтягивающих кожаных куртках, шипевшие: «Что вам нужно? Ролекс? Сумочку? Красивую девушку? Секс?» Я пробирался между синими туристическими поездами, которые заменили электрические тележки и рикши, пока Нанкин-роуд не начала свой пологий изгиб к набережной реки, и взору не предстала остроконечная пирамида из выцветшей от непогоды меди, увенчанная развевающимся красно-желтым флагом коммунистического Китая.

На восточном конце Нанкинской дороги, в том самом месте, где город впадает в реку Хуанпу — и где китайская торговля всегда встречалась с набережной, ведущей в остальной мир, — находится дом Сассуна, а на его вершине — место моего назначения: отель, который когда-то был известен во всем мире как самый грандиозный на Дальнем Востоке.

Это был мой дом в Шанхае: дом, построенный сэром Виктором Сассуном, который в тридцатые годы считался одним из пяти или шести богатейших людей мира, возвел первые в Азии настоящие небоскребы, создал элегантные жилые дома и ночные клубы, благодаря которым весь мир стремился пересечь океаны, чтобы увидеть Шанхай. Я прошел через вращающуюся дверь, и мой шаг замедлился, когда я пересек вестибюль, который, от полов из полированного мрамора до парящих кессонных потолков, отражал обтекаемую красоту ар-деко на пике его элегантности.

Отель Cathay был пристанищем сэра Виктора в Шанхае; он жил в роскошно обставленном пентхаусе на одиннадцатом этаже. Именно здесь Ноэль Коуард написал пьесу «Частная жизнь», Чарли Чаплин и Полетт Годдард обедали в ресторане «Дракон Феникс», а Дуглас Фэрбенкс танцевал на пружинящем тиковом полу бального зала на восьмом этаже. В то время, когда китайцам был закрыт доступ в такие бастионы Запада, как Шанхайский клуб и Cercle Sportif Français, на крыше отеля располагался ночной клуб. Отель стал местом, позволившим Зау Синмаю и самым ярким умам Китая общаться с мировой элитой. И именно в этом отеле сэр Виктор, который всю жизнь ждал встречи с такой женщиной, как Микки Хан, пришел в ярость, наблюдая, как она ускользает из пузыря евро-американского общества в богатую жизнь китайского Шанхая.

Именно в Cathay впервые остановилась американская возлюбленная Зау Синмая, когда приехала в Шанхай, — «в номере 536 или около того», согласно ее беллетризованному рассказу о любовной связи с китайским поэтом. Номер, который я забронировал, также находился на пятом этаже, со стороны Нанкин-роуд.

В тот вечер я закрыл глаза на один из величайших видов в мире: баржи и мерцающие туристические лодки на реке Хуанпу, превращенные в лилипутов на фоне мегавысоких небоскребов, буйно мерцающих на противоположном берегу.

Открыв ноутбук на следующее утро, я прочитал письмо от китайского друга, который за ночь перевел надпись, найденную мной на могиле Зау Синмая.

Это было стихотворение, впервые написанное в 1930 году:

За кого вы меня принимаете?

Бездельник, помешанный на деньгах, ученый, тот, кто хочет стать священником, или герой-бессребреник? Вы ошибаетесь, совершенно ошибаетесь,

Я прирожденный поэт.

Я усмехнулся. Для Зау Синмая было типично, подумал я, что его эпитафия имела форму загадки в стихах.