Шанхай. Любовь подонка

И, конечно, игры с ружьем... Черный, обшарпанный приклад, матовый отсвет стволов и силуэт ястреба на замке. Ружей имелось несколько — три или четыре, сейчас уже не вспомню. Хранили их в узком и высоком шкафчике дальней комнаты, «дедовой» — тот любил в ней поспать после обеда. Иногда дед с отцом уезжали за продуктами в город, а меня оставляли с бабушкой. Я говорил ей, что иду купаться на плотину и осторожно, задками, прокрадывался в сад. Влезал в маленькое окошко, прислушивался. Если в доме было тихо — бабушка возилась в огороде — вытряхивал из дедовского сапога маленький желтый ключик и открывал шкаф. Играть с ружьями, конечно, не дозволялось. Дед иногда разрешал подержать одно из них в руках, несмотря на протесты отца, но удовольствия в этом не было никакого. Совсем другое — когда ты один. Осторожно поглаживая холодный металл стволов, ощупывая изгибы деревянных прикладов, принюхиваясь к тревожному запаху оружия, я воображал себя Следопытом из подаренной отцом книжки... И, увлекаясь, не замечал, как ружье оказывалось в руках. Целился в белеющее окошко, прижав щеку к прикладу и щуря оба глаза, и вздрагивал от сухого щелчка — не заметил, что взвел курки и потянул спуск. Как, при всей своей глухоте и привычке переспрашивать услышанное по нескольку раз, могла этот щелчок слышать бабушка — для меня осталось загадкой. С мокрым, скрученным в жгут полотенцем — в Москве, в раздевалке бассейна, мы хлестались такими же, называя их «морковками» — бабушка врывалась в комнату. С неизменным «черт безрогий!» охаживала меня, куда ни попадя, если я не успевал сбежать через окно. Я не обижался на бабушку, ведь она никогда не рассказывала о моих проделках ни скорому на расправу деду, ни отцу, предпочитавшему долгие воспитательные беседы. После смерти деда мой отец, тихий человек, противник охоты и всякого насилия, сдал все ружья, кроме одного. Дедовское «трофейное» долго лежало в чулане, завернутое в старую занавеску. Я знал, что оно хранится там, но ездить в деревню не было никакого желания.

Когда отца не стало, дом начал сдавать на глазах. Просел, покосился, зарос лебедой по самые окна. Таким я его увидал в последний свой приезд.

В щели когда-то крепких стенных бревен без труда могла вместиться ладонь. Вокруг дома покачивались лопухи с крапивой.

Одичавшие яблони, да старая липа доживали вместе с домом свой век…

...Я закурил и помахал ладонью — то ли отгоняя дым от Ли Мэй, то ли разгоняя грусть воспоминаний.

— Там купаться можно — дом стоит на реке.

— Я же не умею плавать!

— Научу.

— А комары там есть?

— Сколько угодно. Ведь река в двух шагах. А вот туалета нет. Ну, отдельный такой домик есть, конечно...

Покачала головой.

— Да уж, отличное место...

— Зато экзотика. И спальные мешки, что после Тибета останутся, пригодятся. У нас по ночам прохладно, печка старая. А готовить ты умеешь?

— Если я опять скажу «нет», ты подумаешь, что я бестолковая совсем... Или скажешь опять: «Научу!» — умело передразнила меня.

— Ты забыла — я же лаоши. Учить — моя работа.

Комаров становилось все больше. Осмелев в темноте, они нападали уже не в одиночку, а целым роем.

— Бежим отсюда, пока нас не сожрали!

Я встал и потянул лямку ее рюкзака.

— Куда?

Поднялась, расправила юбку.

Скользнул взглядом по ее ногам.

— Ко мне, конечно.

Сомнений, поеду ли я утром провожать Инну в аэропорт, не осталось. В чем сомневался — выйду ли завтра на работу.

На работу я не поехал, хотя и проснулся раньше будильника.

Осторожно вылез из кровати, заварил чай.

Я так и не приучился к зеленым чаям. Не привык к местному черному — сами китайцы его называют «красным». Зато я — исправный потребитель «липтона» в патетиках.

Отжав оба пакетика в кружку, я пил чай и разглядывал спящую Ли Мэй. На секунду ее лицо показалось мне несчастным. Едва успел об этом подумать, как она улыбнулась во сне и подтянула коленки к животу.

«Дитя, настоящее дитя...»

Что я знаю о ней?

Не так уж много. Но кое-что — известно только мне.

Например, я знаю, что она боится, когда я трогаю ее пупок — считает, он может развязаться.

Еще она боится:

кипящего масла на сковородке;

водителей автобусов;

водоносов и доставщиков пиццы;

лежащей на земле мелочи (кто-то наслал заклятье);

насилия и венерических болезней,

мышей;

высоких лестниц;

уйгуров;

лодок, кораблей и спасательных кругов;

смесителя в моей ванной;

всех без исключения насекомых (даже красивых бабочек);

негров;

швейных машинок;

иголок (включая елочные);

солнца;

использованных салфеток;

дождя;

пластикового клоуна из «Макдональдса»;

преподавателя политэкономии и крутящихся дверей.

Любит:

последние модели мобильников;

шоколадки (не столько ест сама, сколько заставляет меня);

японские мультики;

интернет (особенно — MSN);

собак (даже самых безобразных);

меня (я не перестаю удивляться, но это так);

грибную пиццу;

карточные фокусы;

караоке;

Вальтера Скотта;

брелоки для ключей и телефонов;

лошадей (но не умеет на них ездить) и Венецию (ни разу не была и не собирается).