Шанс #3

С ранних лет Ева стыдилась себя. Ядовитое чувство, которое вложили в нее взрослые, парализовало, не давало защищаться и, в конечном счете, мешало жить. Ее столько раз не выбирали, что девушка привыкла считать это нормой. В какой момент она взбунтовалась? Точно неизвестно. Этот путь складывался из десятков и сотен маленьких шагов. Не пойти на день рождения к однокурснику, в которого ты безответно влюблена, чтобы не видеть, как он целует другую. Не соглашаться на мизерную зарплату просто потому, что боишься претендовать на большее и «в журналистике не разбогатеешь». Не терпеть в отношениях «тебе надо похудеть» и «надень другое платье», сказанных якобы с заботой. Не быть удобной для всех, не зарабатывать чужое одобрение ценой собственного достоинства.

Ветер на набережной из прохладного становился неприятным, колючим, словно прогонял ее, торопил принять решение. Поежившись, девушка поднялась со скамейки. Прямо сейчас Ева, как никогда, чувствовала силу постоять за себя. Она больше не маленькая девочка, которая будет молча подпирать стену, пока ей делают больно, и Никита должен узнать об этом.

* * *

– Где ты так долго была? Ты же знаешь, здесь небезопасно, когда стемнеет. – Осадчий стоял в дверях, скрестив руки на груди.

Его пристальный, сверлящий взгляд напомнил Еве о самой первой встрече. Тогда Никита показался ей болезненно властным, привыкшим раздавать команды, и прямо сейчас девушка с раздражением подумала, что он никогда от этого не излечится.

– Мне хотелось побыть одной, – тихо произнесла Ева и, пройдя мимо него, закрыла дверь номера.

– Ты могла хотя бы взять с собой телефон, – упрек в его голосе смешался с тревогой. – Я уже хотел звонить в полицию и…

– Никита, перестань. Это все неважно. Нам нужно серьезно поговорить.

Девушка прошла в глубь комнаты, непривычно собранная, с высоко поднятой головой. И лишь по тому, как напряглись ее плечи, можно было понять, что она собирается принять действительно важное решение. Это заставило Никиту нервничать: помрачневший, старающийся унять раздражение, он пошел вслед за ней.

И без того просторный номер показался Никите огромным, словно их с Евой разделяли не пара метров, а километры и километры невысказанных обид. Откуда они взялись и почему так быстро завладели обоими, уже не имело значения. Словно в «Джуманджи», ядовитые корни оплетали их с катастрофической скоростью, не давая приблизиться друг к другу. Двое внимательно смотрели глаза в глаза, не произнося ни слова, и наконец Осадчий не выдержал давящей тишины и неизвестности:

– Если ты про ревность к Адель, то я не знаю, что еще сказать. Это просто часть моей работы.

– У меня было время подумать. Я правда… не ревную тебя, – Ева сама удивилась, с какой легкостью это произнесла. Жизнь иногда совсем не кинематографична: ты говоришь слова, требующие предельной честности, а потолок не рушится, молнии не рассекают горизонт, и даже Солнце не сходит с орбиты. Сделав жадный вдох, она продолжила:

– И мне не нужны вспышки фотокамер, я не самый тщеславный человек. Да, я не готова к публичности, тут ты прав. Но дело в другом. Ты заставляешь меня чувствовать себя второсортной, – голос девушки стал тихим, в нем звучала неприкрытая боль. – Ранит не то, что ты не берешь меня на светский ужин, а то, что я недостаточно хороша для тебя.

Ева обхватила себя руками, стараясь собрать все силы, чтобы закончить тягостный разговор.

– Ева, ты неправильно поняла… – Никита сделал шаг навстречу и замер на полпути, глядя в серые, словно грозовые тучи глаза.

– Я все правильно поняла! Но уже устала быть удобной, устала быть невидимой. Я больше не дам себя прятать, нет! Если хочешь, чтобы наши отношения продолжались, перестань демонстрировать публике фальшивых женщин.

Ева даже не догадывалась, что те часы, пока ее не было, Осадчий, сперва вышагав несколько километров по номеру, провел в хаотичных поисках по всему городу. И тревогу за Еву, оставшуюся без охраны в небезопасной, как ему думалось, сумеречной Маниле, он привычным образом переплавил в злость. Прозвучавшие сейчас обвинения казались несправедливыми, граничащими с абсурдом. Он что, старался изо всех сил, бросил дела и примчался с другого континента, чтобы услышать в ответ, как она «устала» и «страдает в отношениях»?

Ева не знала, что поднесла спичку к разгорающемуся пламени.

– Это шантаж? Ты же в курсе, что я не люблю, когда мне указывают? – процедил сквозь зубы Никита.

– Боже, серьезно, и это вся твоя реакция? Опять мерещится, что посягают на священную власть? Мне больно, а ты…

– А я не терплю манипуляций. Не нужно пытаться перекраивать меня под свои чертовы недостижимые лекала.

Ева смотрела на Никиту, не скрывая разочарования. Тишина становилась вязкой, наэлектризованной. Наконец она, бледная как мраморная статуя, отчеканила:

– Значит, четвертого декабря ты будешь сидеть за столиком с Адель Беар? – вопрос больше походил на утверждение.

– Да. Никто и никогда не может диктовать мне свои условия. Даже ты, Ева.