– Слушайте, Ева, вы действительно многого о Никите не знаете, – закашлялся Уайт. – Он умеет произвести впечатление. Но не думаю, что хотя бы один судья в этой стране смог спать спокойно, если бы узнал, как Осадчий заработал свой первый миллиард. Мальчик вырос в небогатой семье и, когда подвернулся шанс, был готов на все ради денег. И ради брата, разумеется. Поверьте, я пытался отговорить его от этой… жести в Танаване. Он меня не услышал.
– Господи, этого не может быть! Все, что он говорил мне, делал для меня… одна большая ложь. А я поверила… – Ева смотрела остекленевшими глазами. – И как же мне теперь быть?
Уайт взглянул на нее участливо, со смесью сочувствия и жалости, словно хотел сказать «бедная ты девочка», но вслух произнес:
– На вашем месте я бы поспешил уехать. Никки не любит, когда узнают его секреты.
Яркое солнце било в глаза. Ева с грустной иронией подумала, что в любом романтическом фильме в такой ситуации обязательно пошел бы дождь, и крупные капли кинематографично катились бы по стеклу, как слезы по щекам главной героини. Но не тут-то было. Мир рушился, а природа за окном даже не подозревала об этом.
Девушка подошла к окну и задернула плотные тяжелые шторы. В наступившем полумраке медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к кровати и обхватив колени руками, как делают маленькие дети, прячась от чего-то страшного. Какое-то время Ева просто смотрела в пустоту, чувствуя, что слеза собралась в уголке глаза и упала вниз, за ней еще одна и еще… Поток разочарования и боли захватил девушку постепенно, скручиваясь жгутом в центре живота, плавно поднимаясь вверх, и вот уже она, не в силах сопротивляться, сотрясалась от беззвучных рыданий.
Летнее бирюзовое платье с узором из крупных белых цветов, заботливо выглаженное и повешенное на спинку стула кем-то из горничных, вызвало новую волну слез… Легкая бирюзовая ткань касалась ног, жаркий гавайский вечер пах жасмином и опьяняющей гарденией. Никита, сидевший рядом на песке, теплыми пальцами гладил ее шею, а потом привлек к себе, чтобы поцеловать, – настойчиво и с упоением. В тот момент не существовало больше ничего, только звезды с алмазной огранкой, шум волн и соль океана на его губах…
Воспоминания приносили почти физическую, до тошноты, боль.
Вот они в Сан-Франциско, сидят на балконе в Mon Trésor с видом на Золотые Ворота, и девушка, глядя, как солнце прячется за зелеными холмами, задумчиво говорит: «Так интересно, первый раз, когда увидела тебя, подумала…» «Мммммм?» – поднял бровь Никита. «Что ты заносчивый и бесчувственный, совершенно не в моем вкусе. А что подумал ты?» Осадчий загадочно улыбнулся: «Точно хочешь знать?» Ева кивнула. «Я подумал, какая ты красивая!» Над верхушками старых платанов разнесся счастливый смех.
Вот она ставит чашку с капучино на кухонный стол, и Никита, улыбаясь, аккуратно стирает пальцем молочную пенку с уголка ее губ. В ответ Ева проводит указательным пальцем по его верхней губе, останавливаясь на шраме: «Между прочим, ты никогда не говорил… Откуда он у тебя?» – «О, это страшная тайна». – «И даже мне не скажешь?» – «Тебе придется отгадать». – «Это легко! Бокс, да?» – «А вот и не угадала, – игриво растянул Осадчий. – даю тебе вторую попытку». Девушка задумалась. «Упал с серфа? Бандитская пуля?» – озвучила свои догадки она. «Нет! У тебя осталась последняя попытка». – «Ну тогда остается только одно: тебя украли инопланетяне и пытали паяльником, желая узнать секрет неземной красоты». – «Бинго! – расхохотался Никита. – На самом деле все еще хуже. Я просто попытался облизать утюг в три года. Теперь этот секрет знаешь только ты…» Евин смех заполнил кухню.
Еще одно воспоминание мелькнуло яркой ранящей вспышкой. «Я буду в примерочной», – она поворачивается к Никите, держа в руках четыре вешалки с купальниками. «Могу помочь застегнуть… что-нибудь», – повел бровью Осадчий. «Хорошо, постучись через пять минут. И, если повезет, я открою». – «Слушаюсь, мэм». – «Но как я пойму, что стучишь именно ты?» – «Знаешь группу Kiss?» Девушка кивнула. Ровно через пять минут кто-то начал выстукивать бодрый ритмичный припев I Was Made for Lovin' You прямо по двери кабинки.
Другой эпизод обжег еще сильнее. Два голых разгоряченных тела на сбившихся простынях. Умелые руки Никиты гладят ее бедра, он входит в нее, заставляя вскрикнуть от наполненности и наслаждения. Она хватается руками за подушку, словно хочет удержаться, но поток возбуждения захлестывает, сносит их обоих. За секунду до оргазма в глазах у Никиты – настоящий пожар, и прерывающимся голосом он шепчет: «Ты моя…»
Выходит, это все было ненастоящим. Как она могла настолько ошибиться! Ева закрыла руками лицо и отчаянно заплакала, навсегда прощаясь со своей любовью…
Спустя час, обессиленная, Ева вышла из комнаты.