Шанс для чародея

Одиль каждый день приходило в птичник в новом платье. Наверное, у нее необъятный гардероб и пряхи работают день и ночь, не покладая рук. Или же она умело может менять фасон одного и того же наряда с помощью магии. Больше всего ей нравилась золотая парка, и к черным, забранным в сложную плетенку, волосам, она очень шла. Тиара и драгоценности были неизменными украшениями Одиль. И я называл ее золотой богиней. Она и впрямь напоминала не человека, и не фею, а именно божество. Гордое, прекрасное и неторопливое, потому что все время мира в ее распоряжении. Она медленно обходила клетки, лукаво подмигивала птицам, шепталась с ними, торжествующе смеялась слыша их трели, будто это ее враги были заперты в клетках, а не крохотные пернатые существа.

Я вспоминал, что говорила мне Аллегра про души в клетках, а Одиль клялась, что скоро в ее просторном птичнике появятся настоящие сирины, алконосты и жар-птицы. Я должен был вычистить балюстрады и балконы, где мы их разместим и внимательно следить, чтобы они ни в чем не нуждались, кроме свободы.

Если улетит хоть одна птица, то мне снесут голову. Об этом меня многократно предупредили и сам князь, и его неотразимая дочь, и даже каждая из прях. Кроме них в крепости никто и не жил. Никто из существ подобных людям или феям. Камиль ночевал на конюшне и там же ел, бог его знает, что именно, но на отсутствие пищи он не жаловался. Может, ловил лягушек и жаб в пруду. Я не знал, чем кормятся никсы. По-моему им в отличие от меня еда была не нужна вообще. Они ведь волшебные существа. Птиц я должен был кормить весьма странным на вид зерном, которое мне совсем не нравилось. Часто они больно клевали меня в руки. Мне стоило трудов даже обойти за сутки огромный птичник, занявший весь верхний этаж под крышей замка, не то, что разнести воду и зерно по всем клеткам.

Правда, сиринов и жар-птиц, о поимки которых так часто твердила Одиль, у нас так и не появилось. Зато были райские птицы с пышными хвостами, великолепные павлины, пестрые попугаи, сладкоголосые соловьи, воркующие голуби, зяблики, скворцы, канарейки самых разных расцветок. Если бы не клетки, то это был бы рай, полный птиц и пальм в кадках. Наверное, это Одиль с помощью своих чар развесила вокруг гирлянды фиалок и горшки с ампельными растениями. Меня пьянил аромат цветов, убаюкивало пение птиц. Как-то раз я даже заснул в птичнике. А потом в него пришла дама.

Не сон ли это? Аллегра. Не в черном. Напротив ее платье было ярким и цветным, будто его сшили из полосок радуги. В птичник словно пришла заря, и черные создания в клетках уже не казались мне такими зловещими. Ее руки порхнули к задвижкам.

- Постой. Что ты делаешь?

Но она уже открывала клетки и отпускала заточенных в них птиц. Ну, мне и влетит. Осознание этого пришло слишком запоздало, чтобы что-то предпринять. Странно, что вылетая из своих крохотных тюрем птицы приобретали такой же яркий окрас, как ее наряд. Раньше все они были черными, будто узники в робах, теперь я видел зеленых, лимонно-желтых, синих, красных и розовых птиц, слышал райские трели и удивлялся, как все это великолепие можно было сокрыть в убогих клетках.

- Волшебство! - я лениво откинулся на подушки, впервые в своей долгой жизни понимая истинное значение этого слова.

Аллегра будто и не слышала меня. Она смеялась, отпуская птиц. Такое чудесное видение. Пестрое поющие облако над ее головой все увеличивалось. Вот оно уже заполнило собой все пространство. Тогда раскрылись и окна. Но уже не руками Аллегры. Сейчас они улетят, а она останется. Какая сладкая мечта. Я готов был отдать всех этих птиц за нее одну, только Ротберт, наверняка, нет. Но я бы отдал ему все заработанные деньги, и он бы не ворчал, лишь бы только она не уходила.

Аллегра резко обернулась. Теперь ее платье уже было черным. Траурно черным, как на похоронах. Золотая нить, которой оно было отделано еще секунду назад, сползала с него словно змейка.

Я не смеялся, все было слишком серьезно.

Она поднесла палец к губам, призывая меня молчать. Ее обычный жест. Точно также она сделала у дверей своей спальни, когда я застал ее с демоном. Каждый должен был об этом молчать. Каждый, кто хочет жить.

СЕМЕРО ПРОКЛЯТЫХ