Шанс? Жизнь взаймы

Андрей принес мне болт к моей пушке и четыре мои поломанные стрелы, которые я успел выпустить из лука. Вот чем хорош самострел – так это тем, что одним болтом можно десятерых завалить, и он как новенький: подточил, перья наклеил – и готово. А стрелу хорошую и сделать тяжелей, и сломается при первом же выстреле.

– Держи. Твои стрелы. Троих насмерть, четвертая в коня. Про самострел даже не говорю. Кольчугу насквозь и спереди, и на спине. Лучше тебя только Керим, Сулим и мой отец отстреляли. Никогда бы не поверил, если бы сам стрел не доставал.

– Повезло. Близко было, потому и попал.

– Так и мне близко было… а я только одного снял. Второму в щит, третью в коня. Из самострела тоже снял, ну так то не в счет.

– Очень даже в счет, Андрей. Если бы все так стрельнули с первого раза, остался бы живым десяток вражин. Мы бы их враз смели… все были бы живы и здоровы…

– Ты себя не кори. Они наказ порушили. Из-за своей дурости полегли. Нет в том нашей вины.

– Ты еще их родичам это скажи.

– И скажу!

– Ты скажешь то, что я скажу и все скажут. Погибли хлопцы в бою с басурманами. Каждый из них двоих супостатов с собой забрал, а считая сшибку в лесу – троих. Недаром они кровь свою пролили: если бы каждый так помирал, давно бы забыли басурмане дорогу в нашу землю. Братья их вырастут, рядом с нами станут, сестры детям своим расскажут про дядьев, что в землю легли как казаки, а не как дерьмо придорожное. А не согласны со мной – просите атамана, чтобы вам другого ватажника поставил. Поутру соберемся, будем совет держать. А за стрелы благодарствую, должок за мной.

– Пустое…

С утра все хлопцы поклялись, что будут говорить то же, что и я, но высказывали обоснованное сомнение в том, что казаки скажут.

– Пусть казаки говорят что хотят. Мы их товарищи, мы рядом с ними лежали, а кто что сбоку увидал… Так чего он на басурман не глядел и стрел не пускал? За нами правда.

Атаман погнал нас в путь еще затемно. Ехали мы не спеша, таким темпом конь и в темноте найдет, куда копыто поставить. А если и провалится в нору, то ногу выдернуть из опасного места успеет всегда.

– Чего примолкли, казаки? С победой и с добычей домой едем, а что не все – так никто не знает, что лучше: молодым умереть с саблей в руке или старым, немощным, на печи. Да под лай невестки, которая тебя со свету сжить хочет – так ты ей уже надоел. Давай, Богдан, запевай песню, которую ты про себя сложил. Вот же ж молодые, нагайкой вас мало били. Нет чтобы про атамана своего песню сладить – он про себя поет.

– Не могу, батьку, рот открыть, болит дюже.

– То-то тебя не слышно. Только басурманской стреле под силу тебе рот закрыть, нагайкой не получалось. Значит, Андрею слова шепчи, а он пусть поет.

Под мой суфлерский шепот Андрей запел новый хит сезона:

Зеленою весной, под старою сосной
Казак Богдан с любимой прощается.
Кольчугою звенит и нежно говорит:
«Не плачь, не плачь, Мария-красавица…»[34]

Песня просто идеально подходила к эпохе, а энергичное звучание и маршевый ритм с первых же звуков брали в плен неизбалованного литературным и музыкальным творчеством слушателя и больше не отпускали. Тут я не удержался, переборол свою скромность, подъехал к атаману и шепотом напел ему песню, которую сочинил для него. Это были вариации на тему:

Как на правый берег вывели татары
Супротив казаков много тысяч лошадей
И покрылось поле, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей…[35]

Искусство – великая сила, в этом мне пришлось убедиться еще раз. Выслушав меня, атаман тихо и задумчиво сказал:

– Ты как омут, Богдан: всех за собой тянешь, до кого дотянуться сил хватает. Я это еще тогда понял, когда ты палку свою из Оттара выдернул. Был бы тот омут темным – давно бы ты в земле гнил, уже и забыли бы все, что был такой хлопец в селе… Но вижу, не под себя гнешь, за товарищество душа твоя болит и рвется. Только другим до того дела нет. Иисус Христос тоже людей за собой тянул, в царство Божие, а кончил на кресте. Не прощают люди тем, кто их тянет. Так он был Сын Божий, а ты кто? Тебе голову снять – что плюнуть и растереть. Не забывай о том, когда думы свои думаешь… Песня добрая, только не ты ее первым петь будешь, а киевские песняры на базаре. Казаки услышат и подхватят. Понял меня?

– Понял, батьку…

– Тогда пришли мне тройку хлопцев своих, дело у меня есть для них.

Двое казаков и мои ребята с ними, взяв из табуна заводных коней, резвой рысью умчались вперед, а мне оставалось в мрачном и сумеречном состоянии духа размышлять над словами атамана.