Шансон как необходимый компонент истории Франции

В тот же день, всего на полчаса позже Пиаф, умер ее друг, писатель Жан Кокто, и Франция осиротела во второй раз. Но, как ни знаменит был Кокто, смерть Пиаф привлекла к себе гораздо большее внимание.

Пиаф похоронили на Пер-Лашез, в нескольких шагах от того места, где она родилась. Я иду к Пер-Лашез через парк Беллевью, подхожу к могиле, номер 97.

Свежие цветы и множество посетителей. После могил Оскара Уайлда и Джимми Моррисона это самое оживленное место на кладбище. По сравнению с другими – гигантскими, вычурными памятниками – могила Пиаф поражает простотой мраморного надгробия. Пиаф оставалась дочерью народа до гробовой доски.

Четырнадцатого октября 1963 года здесь собралось почти сорок тысяч человек. Солнце светило, на небе – ни облачка. Сперва сердца наполняло только уважение, но скоро терпение парижан лопнуло. Все желали отдать последний долг своей певице, прежде чем гроб будет предан земле. Со времен Коммуны кладбище не переживало такой осады во время похорон.

Люди перелезали через стены и забирались на надгробья, топча цветы. Всем хотелось хоть краем глаза глянуть на опечаленные лица знаменитых друзей Пиаф. Ее песня «Толпа» (La foule, 1957) стала саундтреком дня и остается знаменитой до сих пор, благодаря ускоренному темпу исполнения.

Все беспорядочно толклись по кладбищу. «Это какая-то лавина», – пожаловался Жильбер Беко, пробираясь сквозь толпу. Маленького Шарля Азнавура едва не затоптали, он уцелел лишь благодаря какому-то здоровяку, проложившему ему дорогу кулаками.

Одна Марлен Дитрих сохраняла величие. Стоило ей появиться, как люди расступились – словно Красное море перед народом Израиля. «Если бы можно было поменять имя Парижу, – сказала Дитрих, – его надо было бы назвать Городом Пиаф». В тот день он и был Парижем Пиаф. Народ все прибывал. Процессия желавших проститься не пресекалась.

«Затерявшись в толпе людей, что толкают меня, / Растерянная, оглушенная, я остаюсь там».

Я очарован нетускнеющей силой мастерских работ вроде «Толпы» или «Любовников на сутки», но все-таки Пиаф для меня стоит на ступеньку ниже Бреля, возможно оттого, что она меньше играет со своим, безошибочно узнаваемым голосом. А Брель – то зовет, то поет, то неожиданно вылетает из-за угла, то иронизирует, а иногда даже свистит.

Приятное исключение среди песен Пиаф – «Я от тебя без ума» (Je t’ai dans la peau, 1953). По ходу песни Пиаф использовала все возможности своего голоса, и он зазвучал ниже, чем когда-либо. Каждый звук раскатывался в ее горле. Это сделало песню нетипичной для Пиаф, но та, другая, Пиаф кажется мне пленительной и неожиданной, а голос ее звучит свободно, словно разлетающийся на тысячи брызг фонтан.

Да, скажете вы, но, именно это обычно и делала Пиаф. Конечно, делала, но за неистовую силу и страсть ей пришлось дорого заплатить. Необузданность, которой, собственно, Пиаф и очаровывала всех, оказалась ее слабостью. Брель, посылая свой пылкий энтузиазм миру, пользовался колоссальным ассортиментом средств. А назовите имя Пиаф – и в памяти всплывут звуки «Нет, я не жалею ни о чем», медленный, эмоциональный мотив. Пиаф всегда пела очень похожие друг на друга шансоны и старалась вести себя в точном соответствии с образами героинь своих песен.

Я думаю, все дело в том, что Пиаф говорила с публикой в первую очередь как исполнительница трагических песен о любви, страдании и смерти, а Брель был многолик.

Пиаф была мастером интерпретации, уникальным в своем жанре, обладающим, вдобавок, уникальным голосом. Но она оказалась заложницей композиторов и авторов текста, дам и господ, уговаривавших Пиаф взять «типично ее» песню.

А Брель, совместив в одном лице поэта, композитора и исполнителя, мог сам определять границы своего творчества, экспериментировать и строить свой собственный мир, который, по-моему, оказался и богаче, и глубже.

«Безголосый Жан»

Генсбур, льстиво описывая предшественницу Пиаф, Фреэль, заканчивает на позитивной ноте, отражающей дух времени: «Ужасная неряха, но… грандиозная. Феноменальный голос. Изумительный голос, который я впервые услышал по радио.»

Невероятный взлет Пиаф в тридцатые годы тоже во многом совершился благодаря техническим новшествам. До сих пор над Эйфелевой башней, на высоте 300 метров, торчит целый лес антенн, и именно оттуда Французское радио 22 июня 1921 года, впервые в истории, передавало прямую трансляцию концерта.

В следующие десять лет во всех гостиных Франции добавилась новая мебель: радиоприемники. К 1934 году вещание вели уже четырнадцать государственных и двенадцать частных компаний, к 1938 году во Франции насчитывалось пять миллионов радиоприемников.