Шансон как необходимый компонент истории Франции

Улица Шапель, середина тридцатых годов двадцатого века. Город уже окружил со всех сторон виллу, где регулярно встречались Санд, Шопен, Лист и Россини, но прелестная тропинка, ведущая к ней, сохранилась. Маленький мальчик, проходя мимо, даже не смотрит в сторону виллы. Он – лучший ученик класса, в честь этого события к лацкану его пиджачка приколота трехцветная лента. Он радостно улыбается: весь мир должен видеть его успех! Какая-то женщина, видя счастливое лицо мальчика, гладит его по голове. «Ты молодец, – говорит она. – Хорошо потрудился в школе. Пойдем со мной в кафе». Так – уже в двадцатом веке, – улица Шапель подтверждает свою репутацию важнейшего места встреч. Женщина – популярная певица Фреэль, а мальчика зовут Люсьен Гинзбург. Позже этот сынишка российского еврея не хуже Листа поиздевается над «Марсельезой». В своей регги-интерпретации Гинзбург, к тому времени сменивший фамилию на Генсбур, вычеркнет рефрен с «кровью» ко всем чертям.

Позже Генсбур вспоминал, что как-то раз отец, стоя на балконе, указал ему на проходившую внизу женщину: «Смотри, кто там идет, это Фреэль». Певица жила в том же районе, где Гинзбурги, и была местной знаменитостью.

И вот он сидит против знаменитости, за столиком кафе на улице Шапель. Перед ней – бокал красного вина, а маленький Серж смотрит на кусок вишневого торта, который ему предлагалось съесть, запивая diabolo grenadine[53]. Время от времени он украдкой поглядывал на великую Фреэль и двух ее собачек. Позже Серж вспоминал:

«Она была в старом, грязном пеньюаре, под мышками держала пару пекинесов. […] Она казалась несчастной, напоминала постаревшую проститутку, но при всем этом… выглядела как королева. Ее величественный голос звучал по радио, и я слушал его».

Глядя на эту прорвавшуюся к успеху женщину, Генсбур и представить себе не мог, что встретил свое будущее.

Фреэль прожила весьма яркую жизнь, каждый день которой ей удавалось превращать в праздник.

Однажды она положила глаз на юного Мориса Шевалье, и тот некоторое время разделял ее безумную жизнь. Но Шевалье не смог долго выдерживать ее сумасшедший ритм: слишком много алкоголя, эфира и прочих экстравагантностей. Так что, едва Мистенгетт проявила к нему интерес, он ухватился за предложенную возможность обеими руками и сбежал от Фреэль. Та ужасно расстроилась, даже пыталась покончить с собой. Попытка не удалась, и, покинув Францию, она отправилась в длительное зарубежное турне.

Генсбур тоже не захотел связываться с ее трагическим, автобиографическим шансоном «Кокаин» (La coco, 1932), о чем, кстати, написал в автобиографии Gainsbourg, Vie héroïque[54] (2010).

Фреэль поет о том, что сердце ее готово разорваться: любимый сбежал от нее. Чтобы заглушить боль, все средства хороши: шампанское, морфий и, конечно, кокаин.

Je prends de la coco,
Ça trouble mon cerveau
L’esprit s’envole, je sens mon coeur
Plein de bonheur

Приму я дозу кокаина —
Проблемы сходят, как лавина,
Душа подхватит вожжи с силой,
Вверху печаль расправит крылья.

Конец этой превосходной печально-романтической песни чудовищен. Находясь под наркотиками, героиня вонзает в сердце любовника нож. Не знаю, исполняла ли когда-нибудь этот шансон Пиаф, но «Кокаин» подошел бы для нее идеально. Кстати, по остроте содержания песни Фреэль весьма близки к песням Пиаф. Кроме того, певица, исполнившая «Нет, я не жалею ни о чем» (Non, je ne regrette rien), наверняка чувствовала и патетическую составляющую песен Фреэль.

«Кокаин» вместе с невероятно успешной песней Damia «Тоскливое воскресенье» (Sombre dimanche, 1936) оказались до того мрачными, что, говорят, радиостанции боялись выпускать их в эфир по воскресеньям, чтобы не поднялась волна самоубийств. Третья ритуальная песня в этом ряду – «Белые розы» (Les roses blanches, 1936) Berthe Sylva, возможно, самый трогательный шансон десятилетия.

Похоже, именно эти три песни сформировали ритуальную триаду, выпустившую воробышка на свободу из тесного вольера французской музыки.

«Жизнь крайне вредна для здоровья»

От улицы Шапель до улицы Белльвилль пешком не доберешься, пришлось спускаться в метро. Я выхожу на станции Пиренеи. Улица Белльвилль идет под горку, машин на ней полно, народу тоже немало. Но самое главное – отсюда открывается изумительный вид на Эйфелеву башню. Вообще-то и без башни панорама была хороша, потому как с холма всегда можно увидеть что-то интересное, как со знаменитого Монмартра; кстати, к тому времени, когда Эйфель принялся возводить свою железную штуку, этот район давным-давно носил название Белльвилль.