Шансы есть…

– Не-а, – ответил Мики, – а если должны были, то уже бы возникли. Никаких четких правил там, похоже, нет. У Андреса симптомы появились рано, но развивались медленно. Джейси же стала калекой всего за несколько месяцев. Вероятно, подстегнуло все это курение дури – ну или так сейчас говорят.

– Ага, а в то время знать этого никто не мог.

Мики пожал плечами – его явно не очень интересовала эта слабая попытка оправдания.

– Ничего, если я спрошу, как вы нашли друг друга? Когда Джейси сказала, что разобралась с ребенком, ты же, должно быть, пришел к выводу, что она сделала аборт, так?

Мики поставил пустой стакан на сушилку.

– Это Дилия меня нашла. Вообще-то не так давно. Может, пару лет назад? У группы было выступление в Труро. Мы звук проверяем, а ко мне сзади подходит женщина и говорит: “Как дела, папаня?” – Мики потер виски.

– Как же она тебя отыскала?

– А как в наши дни ищут? Гуглом. Когда Джейси отдала ее на удочерение, отцом она записала меня. В графе “национальность” написала “американец”, род занятия обозначила “музыкант”. Дилия сопоставила одно с другим и допустила, что после амнистии я вернулся в Штаты. Мое имя вывело ее на вебсайт “Большого Мика на кастрюлях”. Наверно, я смахивал на того, кто может быть ее отцом, ну и возраст у меня, конечно, подходящий…

Линкольн попробовал это представить – каково быть отцом и сорок лет ничего об этом не знать.

– И ты признал в ней свою дочь?

– Нет, но уж всяко признал в ней дочь Джейси. На самом деле я чуть коньки не отбросил.

– Что ты ей сказал?

Мики фыркнул.

– Говорю, надеюсь, ты не за деньгами явилась, потому что их у меня немного.

– А она?

Тот ухмыльнулся:

– Тебе понравится. Она сказала: “Да не нужны мне твои чертовы деньги. Я хочу прослушаться в твою банду”. Я говорю: “Тину Тёрнер можешь?” – а она мне: “А какая от меня иначе, нахер, польза?” Сдается мне, твои дочери так с тобой не разговаривают?

– В выражениях они, конечно, не стесняются, – признал Линкольн, – но нет.

И они замолчали – просто стояли у окна и смотрели, как Тедди и Дилия обходят кру́гом лужайку на склоне, под которым, как еще вчера боялся Линкольн, может быть похоронена ее мать.

– Мне стыдно, Мик, – наконец сказал Линкольн, ощущая, как от этих трех слов у него перехватывает в горле.

Мики отмахнулся, как от паутинки:

– Выброси из головы.

– Вряд ли получится, – ответил Линкольн.

– Ты что, в самом деле считал, будто я мог ее обидеть?

Линкольн кивнул.

– Я сделал ошибку – сходил повидаться с этим бывшим легавым на пенсии, решил, будто у него могут быть какие-то данные об исчезновении Джейси, так и не попавшие в газеты. Ну, вроде допрашивали они кого-то или подозревали. Поверишь ли, нет, – я вбил себе в голову, что в этом может быть как-то замешан Троер. Вот только выяснилось, что они с этим легавым старые друзья и подозревать он начал не его, а тебя. Стал копать – и обнаружил эту историю про тебя и отца Джейси.

– Я всегда боялся того дня, когда ты или Тед про это узнаете, – сказал Мики. – Этого никак не объяснить, если все не рассказать.

– По мне это довольно сильно шарахнуло, – признался Линкольн. – И я задумался… – Тут ему пришлось умолкнуть и сглотнуть, и только после этого он продолжил: – А знаю ли я тебя?

– Ну, я не в обиде, если тебя это тревожит.

– Нет, это-то я знаю. Я просто в себе разочарован, наверное. – На самом деле это была недомолвка. Даже сейчас Линкольн не вполне сознавал, почему позволил сюжету Гроббина – взгляду на мир, подобному помойной воронке, – себя соблазнить. Не взглянул на историю, опираясь на собственный опыт, а преклонил колена перед опытом Гроббина. Жестокие, уродливые истории Гроббина о всяких мерзавцах и их неудавшихся браках лишили состоятельности его собственный, удачный брак. Мысль о том, что Джейси похоронена под дерном на склоне у дома в Чилмарке, он не рассматривал как чересчур ужасную и потому невозможную, а принял ее как чересчур ужасную и потому возможную. Но почему? Что в такой возможности ему приглянулось? Быть может, пробудились давно спавшие обрывки неумолимой гнетущей веры, в которой его воспитали? Или в душе у него какая-то иная тьма, о которой он и не подозревает, нечто гораздо первобытнее религиозного вероучения? Не заметил ли он это впервые в вечер призывной лотереи, когда Мики выпал номер перед ним? Не шепнуло ли что-то ему тогда: один за всех и все за одного – просто ложь, в которую они заставили себя верить? Не так ли начинаются войны – на годную почву падают семена разладов крупных и мелких, не вот так ли расширяется пропасть между тем, во что люди хотят верить, и тем, что, по их опасениям, окажется правдой?