Шансы есть…

Вместо всего этого они измыслили географический компромисс, который на некий манер был одновременно практичен и почти безумен. Линкольн устроится работать на шикарный курорт в Скоттсдейле, где чаевые щедры до того, что их хватит на оплату жилья, если он отыщет себе сожителя-другого. По утрам станет учиться на каких-нибудь курсах торговцев недвижимостью, а если его не призовут, возможно, пойдет на магистра делового администрирования в близлежащем УША[42]. Анита, уже принятая в Стэнфорд, вместо Стэнфорда пойдет в юридический институт Тусона. Два часа – вроде бы ничего в смысле расстояния. Ближе вообще-то было бы пыткой. Происходила Анита из большой и ревностно католической семьи, а это означало, что в эпоху свободной любви Линкольну как-то удалось запасть на одну из немногих оставшихся девчонок в Америке, верившей в воздержание до брака. (Хоть сам Линкольн подобного убеждения не разделял, ему суждено было обнаружить, что его собственное воспитание в лоне Церкви Бога прекрасно подготовило его к половым лишениям.)

Кроме того, ему – хоть он и не желал жить в Данбаре – нравилась мысль, что он будет не очень далеко от дома и сможет время от времени туда наезжать. Подруг у матери было немного, и он знал, как важны для нее его приезды. К тому же он почти не сомневался, что мать с Анитой крепко подружатся. С отцом – совсем другая история. Тому все еще было трудно привыкнуть к мысли, что сын его женится на нехристи. (По строгим понятиям Вавы, католики за христиан не считались.) Когда Линкольн объявил, что влюбился и надеется жениться на девушке-католичке, Вольфганг Амадей повторил это слово так, будто его значение не совсем ясно.

– Католичка, – задумчиво произнес он своим гелиевым голосом. – Римская католичка?

В любом случае такова была новая взрослая жизнь, к какой они с Анитой готовились в те последние месяцы учебы в Минерве. Почему ж согласился он провести долгие выходные с друзьями на острове, которые отложат – по меньшей мере, психологически – то самое будущее, что они с Анитой так хотели побыстрее занять?

– Опять ты, – произнесла его жена – голос ее внезапно возник в трубке, не успел его мобильник зафиксировать звонок. – Что еще у тебя?

– Ладно, 1971 год. Май.

– Меня это уже пугает, Линкольн.

– Потерпи. Кто придумал, чтобы мы провели День памяти на острове?

– Ты.

– Я?

– Да.

– Ты уверена? Бессмыслица какая-то. Мы разве не пытались экономить? Снова лететь на Восток, даже дождавшись, когда кто-нибудь бронь отменит, было бы накладно.

– Да ты никуда не летел, разве не помнишь? Вы с Тедди после выпуска остались в Коннектикуте. За квартиру у тебя было заплачено до конца мая, а у него в июне начиналась стажировка в “Глоубе”. Поначалу ты хотел ехать на Запад сразу после выпуска, но у меня на День памяти случился общий семейный сбор, и уехать мы бы смогли только после него.

– Точно, – сказал Линкольн; теперь все эти подробности к нему возвратились, как это с ними часто бывало, на крыльях Анитиной уверенности. – А почему мы с Тедди сразу после выпуска на остров не поехали?

– Там должны были быть твои родители. Мама сперва уговорила Ваву провести пару недель в чилмаркском доме, а потом возвращаться в Аризону. Но он нарушил слово, и они полетели назад сразу.

“Вот же Вава херов”, – подумал Линкольн. Отец все еще злился из-за того, что Линкольн встал на материну сторону и пошел учиться в Минерву, а не поступил в Университет Аризоны, на выпускную церемонию отец приехал из-под палки, жалуясь, что поездка на Восток обойдется в целое состояние, а не успеют они прибыть, как придется разворачиваться и снова лететь домой. На что мать Линкольна ответила: если ему интересно хоть что-то за свои деньги получить, они могут провести недельку-другую в Чилмарке. Съемщиков у них до начала июля нет, так что ж не воспользоваться случаем? Не в силах сразу придумать убедительную причину для отказа, старик сдался. Но потом, когда дело дошло до дела, передумал, Анита вспомнила все правильно, – выдвинул какую-то смехотворную отговорку о беспорядке на руднике, рабочие, дескать, опять собрались объединяться в профсоюз, отчего он вынужден безотлагательно вернуться в Данбар. У Линкольна перехватило в горле. Мать больше так и не увидела острова.

– В общем, – говорила Анита, – как только ты узнал, что в доме будет пусто, то и забросил удочку. Мы из-за этого поссорились, если припоминаешь.

– Почему?

– Потому что на тех выходных ты должен был со мной быть. На семейной встрече. А ты не хотел приезжать, потому что никого не знаешь.

– Да я был в ужасе от твоей семьи. Как они говорят все разом, всё громче и громче. Я ж рос единственным ребенком.

– Я хотела познакомить их всех с человеком, за которого собиралась замуж.

Линкольн ощутил жжение собственного себялюбия, так похожего на отцовское, даже несколько десятков лет спустя.

– К тому же в понедельник, после того как все разъедутся, мы с тобой собирались нанять фургон “Сам-вози” и загрузить его. Но ты еще был на острове, а это значило, что погрузка легла на нас с братьями.