Шансы есть…

– Это да, – признался Линкольн, хоть и ощущал при этом себя предателем. В конце концов, он же тут не мучается. В клубе зарабатывает прилично, а обслуживать там столики мало чем отличается от подачи харчей в корпусе “Тета”. Он взял столько смен, сколько начальство позволило, поэтому лето пройдет быстро.

– Не стоит корить себя, – сказала мать, прочтя его мысли. – У тебя там друзья. Ты получаешь хорошее образование. Тут тебе ничего не светит.

– Вы с папой тут.

– Ты меня понял. – Они помолчали, хотя у нее на уме явно что-то было. – Думаешь, ты на этой девушке женишься? – спросила она. – Про которую рассказывал?

– На Джейси? Да мы с ней даже на свидание не ходили. К тому же из нас троих ей, похоже, больше нравится Мики. Да и в любом случае, она же вольная как ветер. Не думаю, что она влюбилась в кого-то из нас.

– Может, дожидается, когда кто-то из вас осмелеет и сам признается.

После этого они опять умолкли, пока Линкольн не хмыкнул.

– Что смешного?

– Я просто представил, как ее с папой бы знакомил.

Мать грустно посмотрела на него.

– В делах сердечных ум твой не к тому стремиться должен. – Но, казалось, она поняла, что именно туда он и устремился, туда и будет он стремиться еще очень и очень долго. Со временем он, возможно, и отречется от отцова вероучения, но вот самого отца изгнать будет гораздо сложней.

– Про твоего отца вот что нужно понимать, – объяснила однажды мать Линкольну, когда тот учился в старших классах. – У тебя всегда есть выбор. Поступать по его указке – или жалеть, что так не поступаешь.

Тогда он счел это замечание пораженческим, но постепенно стал понимать, что она не к капитуляции его призывала, а удостоверялась, что он до конца осознаёт последствия конфронтации. Неколебимость мужа – кому же знать, как не ей, – не просто тверда, она еще и очевидно стихийна. Тут никакой ошибки. Спорить с его отцом все равно что пытаться засунуть кошку в мешок: вечно торчит лапа, а на каждой лапе – когти. Линкольна не запугать, особенно перед Анитой, и он частенько ставил под сомнение евангелие от В. А. Мозера и временами даже отрекался от него, но ни разу ничего похожего на победу не добивался – отец попросту отказывался признавать поражение, да и вообще никогда не уходил с поля.

– Когда ты еще был христианином, – говаривал Вава безо всякого повода, если не считать поводом напоминание о том, что обращение сына в католицизм не один десяток лет назад все еще играет роль.

Когда Линкольн объяснил, что они с Анитой считали важным выступить перед своими детьми единым фронтом, когда дело дойдет до выбора веры, отец его, из которого получился бы прекрасный сельский стряпчий, отвечал, что еще как с этим согласен. Однако, отмечал далее он, если бы Анита обратилась в Церковь Бога, фронт, каким они бы выступили перед своими детьми, стал бы не только единым, но еще и верным. Сколько бы они с отцом ни расходились во мнениях, Линкольн неизменно бывал не прав.

Даже самого Линкольна озадачивало, что он так упорно стремится найти третий путь – некую стратегию, где-то между сердитым противостоянием и кроткой покорностью. Мать уже отмечала, что выбор у него всего один. Почему же он не бросит искать этот третий путь, которого, уверяла его она – а уж кому знать, как не ей, – попросту не существует. Даже теперь, в шестьдесят шесть, он все еще пытался найти квадратуру круга Вавы, примирить то, что примириться не могло, ведь два его очень разных родителя хотели от своего сына очень разного. И когда он радовал одного, то неизбежно огорчал другого. После смерти матери Линкольн думал, что и борьбе на этом настанет конец, но нет. Похоронить-то ее похоронили, но она все равно то и дело вставала из гроба, чтобы защитить свое дело – особенно здесь, на острове, в месте, которое больше всего любила. Не в этом ли и состояло всегда ее тихое неповиновение? Необходимо ли ей было, чтоб он понимал: пусть даже отец его – стихия, он и ее сын тоже? Отказываясь отдать дом в Чилмарке, она провозглашала – так, что ее муж не мог этого не принять, – что в ней есть нечто такое, над чем он властвовать не сможет никогда. Ясно, что для нее чилмаркский дом не просто дерево, стекло и дранка. Он символизировал то время, когда ее родители были живы, а сама она была счастлива в том надежном мире, созданный ими задолго до появления В. А. Мозера. Понимал ли все это его отец? – задавался вопросом Линкольн.

Как продажа дома не может быть предательством? Не признается ли тем самым посмертное поражение за матерью, а за генами Мозера – еще одна победа, куда более значимая от того, что одержал ее их сын, а не он сам? Больше всего Линкольна печалила совсем не эфемерная возможность того, что мать с самого начала знала, как все сложится. Разве не так и сама она говорила? “Можно поступать по его указке – или жалеть, что так не поступаешь”.