Шанталь, или Корона против

Наконец нас оставили одних. Дядя тут же вернул стул под ручку двери и зашарил с озабоченным видом по карманам. Из-под кровати выполз помятый Леон. Правый рукав его рубашки зиял прорехами и алел пятнами крови — порезался, когда прыгал в окно. Дядя делал вид, что сильно занят, и гость в комнате — последнее, что его волнует.

Я встала, вздохнула, потерла лоб, бросила тоскливый взгляд на родственника, но помогать мне никто не собирался.

— Леон — мой дядя Хассель, дядя — это Леон.

— Жених вашей племянницы, — тут же внес уточнение дэршан. Я бросила сердитый взгляд на мужчину, мне вернули его с наглым самодовольством, еще и подмигнули.

Дядя перестал рыться в карманах сюртука, удивленно вскинул брови и пробормотал:

— А детка-то выросла! — но тут же посерьезнел: — Все вопросы после того, как выберемся отсюда.

Говорили мы шепотом, а потому напоминали кучку заговорщиков. Одна девица, один палач и один охотник за редкостями.

— Я могу… — начал было Леон, но его тут же осадили.

— Нет! Я уже оценил твое появление, мальчик, но сейчас нам нужен тихий вариант.

Глава двенадцатая

Не хочется быть занудой, но почему изображать умирающую пришлось именно мне? Даже не изображать, потому как дядино снадобье убивало по-настоящему. И жить мне оставалось часов десять, если не приму противоядие.

Десять часов! Я мечтала, что меня спасут, но не такой ценой! И ведь раньше не замечала убийственных наклонностей у дяди, и потому вопрос:

— Шанти, у тебя есть аллергия на клубнику? — не вызвал подозрений.

— Нет у меня никакой аллергии.

— Будет, — заверил дядя, разминая в руках нечто коричневое и сморщенное.

— А это безопасно? — поддержал мои опасения Леон.

— Не опаснее штурма борделя, — не удержался от подколки Хассель. Мужчины скрестили взгляды. Было бы оружие — скрестили его. Было бы время — поговорили, а так пришлось довериться дяде. У Леона в планах были револьвер и окно. У дяди — аллергия на клубнику и бескровный вынос моего тела к целителю.

Я смерила взглядом высоту третьего этажа, получила подтверждение, что веревка будет лишь из простыней, и выбрала клубнику. И теперь кляла себя за то, что согласилась.

Леон был отправлен обратно в окно с напутствием:

— Как хочешь, но чтобы через полчаса ждал нас у дверей.

Мне же досталось самое трудное.

— А это точно надо разжевать и проглотить? — я вертела в руках нечто, напоминающее смолу. Но вот воняла эта «смола»… Фу… Я сморщила нос.

— Если будешь долго думать, оно опять застынет.

Дядя отобрал комок.

— Открывай рот.

Я замотала головой. Дядя прищурился, а потом ловко зажал мне нос.

— Вот так, — комок оказался у меня во рту, — а теперь будь умницей и хорошенько его разжуй, а то застрянет внутри и прилипнет.

Я не хотела жевать, не хотела глотать, но спорить с дядей у меня никогда не получалось.

Пришлось жевать нечто склизкое со вкусом гнилой картошки, а потом еще и глотать.

— Молодец, девочка. Теперь ляг. Прикрой глаза. Скоро все закончится.

Не знаю, что там должно было закончиться, но только я легла, и меня перестало тошнить, как живот скрутило, а потом оттуда стали расходится волны жара. Навалилась жуткая слабость, глаза стали такими тяжелыми, словно на них насыпали горячий песок, а следом пришел озноб.

— Эй, человек, — дядин голос доносился словно издалека, — живо зови хозяина.

Затем голосов стало больше, они размножались, повторяясь эхом в моей бедной голове.

— Это что?

— Что это?

— Нет, это я вас спрашиваю: это что?

— Это вас надо спросить! Вы с ней оставались.

— Ах, меня! Смею заверить, я здесь не при чем.

— Все вы так говорите. Тогда что с ней?

— А вы не видите?

— Я, знаете ли, не лекарь.

— Я тоже, но пятна на щеках, жар и руки, обратите внимание на руки, видите, как пальцы раздуваются?

— Допустим.

— У девочки аллергия на вашу клубнику.

— Чушь! Мы сотни лет едим клубнику, и никогда не слышал, чтобы кому-то стало от нее плохо.

— Вы — может быть, но она — не местная. Мы теряем время. Либо я сейчас везу её к целителю, либо иду за постовым. Мне, знаете ли, проблемы с законом не нужны. Я — честный гражданин.

— Я — тоже.

Молчание, звон монет.

— Хорошо, везите.

Меня берут на руки, я слышу дядин голос: «Потерпи, еще чуть-чуть».

Запахи. Снова эти отвратительные запахи духов и пива.

Прохлада улицы. Дядин голос.

— Извозчик!

Стук копыт. Мне интересно, успел ли Леон найти повозку? Пытаюсь открыть глаза, но те не слушаются.

Повозка срывается с места, стоит нам только очутиться внутри.

— Эй, я с вами! — крик позади и довольный шепот дяди:

— Поздно, голубчик, а ждать, извини, некогда.

Я дергаюсь, мычу что-то невнятное, пытаясь сообщить дяде, что хозяин заплатил за меня трем фраканцам, что отпускать меня он не намерен, что в этой ужасной стране все продается и покупается, даже люди. Что за нами точно последуют и из виду выпускать не станут. Что каким бы хорошим охотником за редкостями не был дядя, ему не выстоять против целой шайки. Все мое невнятное мычание можно было свести к одному: жених нам еще пригодится. Без его помощи страну не покинуть, а на родине с помолвкой можно будет разобраться. Дома, как говорится, и стены помогают.