Шанталь. Ход королевы

Вдали за укреплением, как загадочные белоснежные исполины, подпирающие макушками небо, возвышались минареты большой мечети. А вот лотоса, судя по моим наблюдениям, на Джербе не было и в помине, лишь бескрайние финиковые рощи, оливковые деревья и виноград, опутавший своими лозами большинство встречающихся на пути глиняных домов, принадлежащих местным жителям, которые, как оказалось, отличались особой кровожадностью. Надо было видеть, каким восторгом загорались глаза ребятни всякий раз, когда брошенные ими комки грязи достигали своей цели. От их победных криков впору было оглохнуть. Так и хотелось освободить руки и от души надавать негодникам, а заодно и их родителям тумаков за то, что не сумели привить своим отпрыскам такие простые человеческие добродетели, как жалость и сострадание.

Какой-то разодетый как павлин мужчина грубо схватил за плечо бредущего впереди меня матроса и заставил его открыть рот, внимательно проверяя состояние зубов. Кажется, увиденное его вполне удовлетворило, так как, указывая на юношу, он что-то крикнул, обращаясь к одному из конвоиров, на что тот согласно кивнул. Господи правый! В моем понимании это мало было похоже на плен. На нас смотрели как на бесправных рабов.

День клонился к закату, когда мы достигли ворот, захлопнувшихся за нашими спинами. Решив оставить разбирательства до утра, нас грубо рассовали по двум большим камерам в темном сыром подземелье, скудно освещаемом одним-единственным факелом, закрепленным на стене возле того места, где взад и вперед с саблями наперевес прохаживалась пара стражников.

И все же один, хоть и маленький, но все-таки плюс в этой непростой ситуации был. Гребцов с галер среди нас не было. Их поместили отдельно от остальных пленников, надежно заперев в трюмах корыт, на которых они горбатились. В это трудно поверить, но данный поступок со стороны захватчиков нельзя было воспринимать иначе, как акт гуманизма по отношению к нам, хоть это и было крайне жестоко по отношению к самим гребцам. А все потому, что в качестве гребцов на галерах служили рабы, которых ради безопасности приковывали к скамьям, на одно весло ставилось несколько человек. Разумеется, что в случае нужды индивидуально никого из них не расковывали. Таким образом, весь срок службы, а частенько и до самой смерти рабы ходили под себя. Часть их испражнений смывали в море волны, но большая часть сквозь деревянные решетки под ногами, смешанная с морской водой, стекала в трюм. И несмотря на то, что воды в трюмах периодически откачивались, они тотчас же вновь пополнялись, вследствие чего вонь на галерах была настолько невообразимой, что их приближение обычно учуять можно было раньше, чем они попадали в поле видимости. Мне много раз доводилось слышать рассказы бывалых матросов о том, как служившие на подобных судах офицеры старались при первой же возможности сойти на берег, чтобы попросту нормально отдышаться.

Кстати, об офицерах… Они, в отличие от рабов, были тут же, в камерах, и вот когда у ребят со «Смерча» и «Жюли» появилась возможность реально расквитаться со своими врагами. Вместо того чтобы впасть в отчаяние и молить Всевышнего о быстрой смерти в неволе, мы дружно набросились на офицеров и матросов с обеих галер и прямо на глазах охранников, с интересом наблюдавших за нашими действиями, и под ободряющие крики товарищей, мутузивших своих противников в соседней камере, от души поколотили поганцев, скрутив по рукам и ногам их же разорванной на веревки одеждой.

Жмущиеся в углу с кляпами во ртах, с расширенными от ужаса глазами, они не смели и звука издать, опасаясь более жестокой расправы. И были правы. Доведенные до отчаяния, мы были готовы уже практически на все.

Я бросила ободряющий взгляд в сторону соседней камеры и на миг застыла, встретившись со странным, выражающим ненависть взглядом, чьим обладателем был тот самый матрос со «Смерча», метнувший в меня нож. Он поспешил тут же отойти в тень, но мне хватило времени узнать негодяя.

Ох как же у меня чесались руки добраться до его горла и выжать из него всю правду. Но в таком деле, как это, спешить не следовало. Пусть он пока пребывает в счастливом неведении, уверенный в том, что остался неузнанным. Я же незаметно понаблюдаю за ним со стороны, и рано или поздно он все равно приведет меня к заказчику… Если, конечно, до того времени меня не вздернут на виселице или не продадут в гарем какому-нибудь старому извращенцу.

Об ужасах, ожидающих нас впереди, думать совсем не хотелось. Покачав головой, я поспешила отвернуться и сделать вид, что обозналась, параллельно раздумывая о судьбе капитана Лефевра, которого видела в последний раз сражающимся на палубе «Жюли» и которого не находила сейчас среди пленников.