Шанталь. Ход королевы

Ветер стих, и море почти успокоилось, как будто не оно совсем недавно пыталось поглотить целиком судно вместе с командой. Все были вымотавшиеся до предела, но невероятно счастливые оттого, что совместными усилиями смогли устоять перед разгулом стихии и миновали шторм без существенных потерь. И только одно омрачало радость от победы – осознание того, что где-то затаился опасный враг, жаждущий моей смерти, и мы до сих пор не выяснили, кем он является.

Время шло, терпение Патриса, не один час бьющегося над пленником подошло к концу, и он наконец сорвался. Признаюсь, что никогда не видела его таким и его реакция меня напугала.

– Найдите Таонгу и приведите его сюда! – коротко велел он. Повернувшись к пленнику, старательно изображающему безразличие, он зло прошипел:

– Надеешься на скорую смерть? Не выйдет! Видит Бог, я не хотел, чтобы до этого дошло, но ты не оставил мне выбора. О, а вот и он, – хлопнув по плечу новопришедшего, он подвел его к предателю.

Мы вместе со стоящим рядом Нино удивленно переглянулись. С этим матросом мы иногда сталкивались, выполняя различные поручения капитана. Малорослый и на мой взгляд слишком щуплый по сравнению с остальными темнокожими членами команды, он всегда отличался угрюмым, я бы даже сказала скорбным выражением лица, на котором большую часть занимали странной формы сплющенный нос и очень крупные мясистые губы. Тем не менее, несмотря на внешне довольно безобидный вид, он внушал безотчетное волнение и страх, которые, как оказалось, испытывала не я одна, так как некоторые члены экипажа попятились при его появлении, предпочитая более безопасное расстояние.

– Таонга, дружище, помнишь мой строжайший запрет, касающийся твоих гурманских предпочтений? – и когда тот понимающе кивнул, Патрис продолжил: – Так вот забудь о нем.

Недобрый огонь горел в глазах капитана, когда он вновь обратился к пленнику:

– Как новичок, ты наверняка не в курсе того, что на моем корабле служат люди, не только принадлежащие различным вероисповеданиям, но и слепо блюдущие многовековые традиции, характерные их народам. Таонга, к примеру, родом из африканского племени каннибалов, для которых съедать своих врагов – дело чести. Они глубоко убеждены, что вместе с сердцами и мозгами жертвы им передадутся ум, хитрость, сила и отвага противника.

Тишина незримой волной пробежала по рядам присутствующих, до этого времени тихо перешептывающихся между собой. Ужас застыл во взорах, устремившихся на странного человечка, оценивающе разглядывающего находящегося перед ним узника. Хищный оскал медленно раздвинул его мясистые губы, обнажив белоснежные зубы, которыми он довольно щелкнул. До сих пор не догадывающиеся о том, с кем столько времени жили бок о бок на уединенном судне некоторые члены экипажа, в том числе и я, почувствовали, как зашевелились волосы на головах и ледяной озноб пробежал по спинам. И только Патрису, казалось, все было нипочем. Зло улыбаясь в лицо невольно сжавшегося при его словах пленника, он снова повернулся к людоеду:

– Твоя безграничная преданность мне заслуживает награды, Таонга, и на этот раз, в знак своего особого расположения, я позволю тебе полакомиться свежатинкой. С чего собираешься начать? С руки? Или, может, с ноги? Могу посоветовать первым отведать его язык, все равно от него нет никакой пользы…

Меня затошнило. Борясь с сумасшедшим желанием сбежать и перестать быть частью безумия, происходящего на палубе, я сжала кулаки, до боли впившись ногтями в ладони. «Нет, бежать и показывать своей слабости нельзя. Что бы сейчас ни произошло, какая бы кровавая сцена ни разыгралась перед глазами, я не сбегу. Патрис наверняка знает, что делает, и мой долг его поддержать».

Скрестив руки на груди и приняв безучастный вид, я не двинулась с места, демонстрируя свидетелям экзекуции полную солидарность с действиями капитана.

Тем временем Таонга, плотоядно облизываясь, подошел вплотную к вздрогнувшему при его приближении узнику и с наслаждением втянул воздух широкими ноздрями, довольно причмокивая губами, как если бы уже пробовал свой неожиданный «подарок» на вкус.

Пленник изменился в лице. Показное безразличие на его физиономии куда-то испарилось, как и сменившее его недоверие, когда он думал, что все угрозы были исключительно для того, чтобы его напугать и развязать язык. Теперь же во власти охватившей его паники он с ужасом в глазах принялся вырываться из крепко удерживающих его пут, в зыбкой надежде на спасение. Но спасения не было. Приговор, написанный на суровых лицах палачей, говорил яснее любых слов о том, что уговоры закончились и теперь его ждет долгая и мучительная смерть от рук дикаря, уже начавшего приготовления к кровавой трапезе.