Шантарам

Возвращения Ханифа мы ждали долго, голодные и замерзшие. Пили воду, но это лишь на несколько минут прерывало наши мучения, а потом голод усиливался. Двадцать четыре часа растянулись до двух суток, пошли третьи, а о Ханифе не было ни слуху ни духу. Утром третьего дня мы пришли к заключению, что он мертв или захвачен в плен. Джума, погонщик верблюдов из крошечного таджикского анклава на юго-западе Афганистана, близ Ирана, вызвался отправиться на поиски Ханифа. Джума, темноволосый человек с тонкими чертами лица, ястребиным носом и чрезвычайно чувственным ртом, был близок к Ханифу и Джалаладу той близостью, которая неожиданно возникает между мужчинами на войне и в тюрьмах и редко выражается словами и жестами.

Таджикский клан погонщиков, к которому принадлежал Джума, занимаясь сопровождением торговых караванов, традиционно соперничал в этом с хазарейским племенем, откуда происходили Ханиф и Джалалад. Конкуренция между этими группами особенно усилилась в пору стремительной модернизации Афганистана. В 1920 году каждый третий афганец был кочевником. Через пару поколений, к 1970 году кочевниками оставались всего два процента населения. И хотя эти три молодых человека были соперниками, война тесно их сблизила, и они стали неразлучными друзьями. Их дружба окрепла в отупляюще скучные месяцы, нескончаемо тянущиеся между пиками боевых действий, и многократно была проверена в бою. В самом успешном для них сражении они, используя мины и гранаты, подорвали русский танк. Каждый из них носил на шее кожаный ремешок с маленьким кусочком металла, взятым из танка в качестве сувенира.

Когда Джума объявил, что пойдет искать Ханифа, мы все знали, что не сможем помешать ему. Устало вздохнув, Сулейман согласился отпустить его. Не желая дожидаться наступления ночи, Джума вскинул на плечо автомат и выполз из укрытия. Он, как и все мы, не ел уже три дня, но, когда в последний раз оглянулся, в его улыбке, обращенной к Джалаладу, были и сила, и мужество. Мы следили за тем, как удаляется его тонкая тень, перемещаясь по залитым солнцем снежным склонам под нами.

От постоянного голода мы мерзли еще сильнее. В ту длинную, тяжелую зиму снег в горах шел чуть ли не через день. Температура в дневные часы поднималась выше нуля, но с наступлением сумерек и до рассвета падала ниже нуля, и мы стучали зубами от холода. На морозе мои руки и ноги все время болели. Кожа на лице одеревенела и покрылась трещинами, как ноги крестьян в деревне Прабакера. Мы мочились на руки, чтобы избавиться от жалящего холода, и это помогало вернуть им чувствительность, хотя и ненадолго. Впрочем, даже помочиться было серьезной проблемой: во-первых, необходимость распахнуть одежду на морозе вызывала ужас, во-вторых, после того, как мочевой пузырь освобождался от теплой жидкости, становилось еще холоднее. Температура тела после потери этого тепла резко падала, и мы всегда старались отсрочить эту процедуру, терпели сколько могли.

Джума в тот вечер не вернулся. Мы не могли заснуть от холода и страха и сразу вскочили, когда в полночь во тьме раздался негромкий звук. Семь стволов было направлено на это место. Мы с изумлением глядели на лицо, неясно вырисовывающееся из темноты гораздо ближе к нам, чем можно было ожидать. То был Хабиб.

– Что ты здесь делаешь, брат мой? – мягко спросил его Халед на урду. – Ты сильно нас напугал.

– Они здесь, – ответил Хабиб вполне разумным, спокойным голосом.

Казалось, говорил какой-то другой, находящийся в другом месте человек или медиум, произносящий слова в трансе. Лицо его было грязным. Мы все давно не умывались и заросли бородой, но на лице Хабиба грязь лежала таким густым слоем и была столь отвратительна, что повергла нас в шок. Как гной из инфицированной раны, грязь, казалось, лезла наружу из пор его кожи.

– Они везде вокруг и уже идут сюда, – продолжал он, – чтобы схватить вас всех и убить, когда их соберется побольше, завтра или послезавтра. Скоро. Они знают, где вы. Они убьют вас всех. Теперь у вас только одна дорога, чтобы выбраться отсюда.

– Как ты нас разыскал, брат? – спросил Халед, и голос его был таким же спокойным и далеким, как у Хабиба.

– Я пришел с вами. Всегда находился рядом с вами. Разве вы меня не замечали?

– Видел ли ты где-нибудь моих друзей – Джуму и Ханифа? – спросил Джалалад.

Хабиб не ответил. Джалалад задал свой вопрос снова, более настойчиво:

– Ты видел их? Они в лагере русских? В плену у них?

Мы ждали ответа в тишине, наполненной страхом и отвратительным запахом разлагающейся плоти, исходившим от Хабиба. Казалось, он размышлял или прислушивался к чему-то, слышному только ему одному.

– Скажи мне, бач-и-кака, – мягко спросил Сулейман, используя слово, которым близкие родственники называют племянника, – что это значит: отсюда теперь только одна дорога?

– Они везде, – ответил Хабиб.

Ухмылка во весь рот и пристальный взгляд психически больного человека искажали черты его лица. Махмуд Мелбаф переводил, шепча мне прямо в ухо: