Шантарам

– У них недостаточно людей. Они заминировали все главные тропы, ведущие с гор. С севера, с востока, с запада – все заминировано. Только на юго-востоке путь свободен: они думают, что вы не будете пытаться уйти этой дорогой. Они оставили этот путь свободным, чтобы подняться сюда и схватить вас.

– Мы не можем идти этой дорогой, – прошептал Махмуд, когда Хабиб внезапно замолк. – Русские удерживают долину к юго-востоку от нас – это их путь на Кандагар. Они придут за нами именно оттуда. Если мы пойдем в этом направлении – все погибнем, и они знают это.

– Теперь они на юго-востоке. Но завтра, только один день, все они будут на дальней стороне горы, на северо-западе, – сказал Хабиб. Голос его по-прежнему был спокоен и невозмутим, но лицо искажала злобная гримаса горгульи, и этот контраст действовал нам на нервы. – Только немногие останутся, а все остальные будут ставить последние мины на северо-западном склоне, когда рассветет. Их там будет мало, и, если вы устремитесь на них, атакуете их, дадите им бой завтра на юго-востоке, вы сможете прорваться и уйти.

– Сколько их всего? – спросил Джалалад.

– Шестьдесят восемь человек. У них минометы, ракеты и шесть тяжелых пулеметов. Их слишком много, чтобы вы могли прокрасться мимо них ночью.

– Но ты ведь сумел прошмыгнуть, – сказал Джалалад с вызовом.

– Они не могли меня видеть, – так же невозмутимо ответил Хабиб. – Я для них невидим. Они не могут меня видеть, пока я не всажу им нож в горло.

– Это смешно! – прошипел Джалалад. – Они солдаты, и ты солдат. Если ты можешь проскользнуть мимо них незамеченным, мы тоже сумеем.

– А разве ваши люди возвратились? – спросил его Хабиб, впервые обращая свой взор маньяка на молодого бойца.

Джалалад раскрыл было рот, чтобы ответить, но слова словно утонули в маленьком бурлящем море его сердца. Он опустил глаза и покачал головой.

– Можешь ли ты войти в их лагерь, как я, чтобы тебя никто не видел и не слышал? – сказал Хабиб. – Если попытаешься прокрасться мимо них, ты умрешь, как это случилось с твоими друзьями. Ты не можешь пробраться мимо них. Я могу это сделать, а ты – нет.

– Но ты думаешь, что мы сумеем прорваться с боем? – Халед задал вопрос мягко, негромко, но мы почувствовали, насколько важен для него ответ.

– Сумеете. Это единственный путь. Я облазил все горы, подбирался к врагам так близко, что слышал, как они чешутся. Именно поэтому я сейчас здесь: пришел сказать вам, как спастись. Но за эту помощь я назначаю цену: всех, кого вы не убьете завтра, тех, кто выживет, вы отдадите мне.

– Хорошо-хорошо, – согласился Сулейман, стараясь успокоить его. – Давай, бач-и-кака, расскажи нам все, что знаешь. Мы хотим все узнать от тебя. Садись с нами и расскажи обо всем. Извини, но накормить тебя мы не сможем – нет еды.

– Еда есть, – перебил его Хабиб, указывая куда-то в тень на краю лагеря за нашими спинами. – Я чувствую запах пищи.

И верно, гниющее мясо мертвой козы – обрезки харама, запрещенного в пищу для мусульман, – лежало маленькой кучкой на раскисшем снегу. Несмотря на холод и снег, кусочки сырого мяса давно начали разлагаться. С такого расстояния мы не могли этого учуять, но Хабиб, как видно, мог.

Реплика безумца вызвала долгую дискуссию: допустимо или нет по религиозным канонам есть харам. Бойцы соблюдали предписания веры не слишком строго: молились ежедневно, но не в полном соответствии с требованием для шиитов молиться три раза и для суннитов – пять раз в день. Они были добрыми мусульманами, но не выставляли свою религиозность напоказ. Тем не менее во время войны, когда человек подвергается многочисленным опасностям, им меньше всего хотелось пойти против воли Аллаха. Они были моджахедами, вели священную войну и верили, что станут мучениками в момент своей смерти в бою и обеспечат себе тем самым место на небесах, где их будут ублажать прекрасные девы. Они не желали осквернять себя запрещенной пищей, когда райское блаженство, положенное мученикам, было так близко. Следует отдать дань крепости их веры: дискуссия о запретном мясе – хараме – даже не возникала, пока мы жили впроголодь целый месяц, а потом еще пять дней вообще ничего не ели.

Что касается меня, я признался Махмуду Мелбафу, что думал о выброшенном мясе почти постоянно в течение последних нескольких дней. Я не мусульманин, и это мясо для меня не запретно. Но я так тесно сжился с моджахедами, был рядом с ними столько тягостных недель, что связал с ними свою судьбу. Никогда бы не стал что-то есть, когда они голодали. Я мог бы пойти на это, только если бы они согласились разделить эту пищу со мной.

Решающее мнение по этому вопросу высказал Сулейман. Он напомнил, что есть харам – действительно грех для мусульманина, но еще больший грех – уморить себя до смерти, когда можно было бы употребить его в пищу. Мужчины решили, что мы сварим суп из гниющего мяса, прежде чем рассветет. Затем, подкрепив свои силы, мы используем информацию Хабиба, чтобы с боем вырваться из горного плена.