Шантарам

– Слушай, а какой сейчас месяц?

– Май.

– Сколько времени я здесь валяюсь?

– Четыре дня, Лин.

– Четыре дня… – Мне казалось, что прошла всего одна ночь, один долгий непрерывный сон. Я посмотрел через плечо на спящего Назира. – А с Назиром все в порядке?

– Ран у него тоже хватает, но он может двигаться. Поправится, иншалла. Он выносливый и упрямый, настоящий шотор![155] – рассмеялся Махмуд. – Если уж он на чем зациклится, то никто не заставит его свернуть с пути.

Я тоже засмеялся – впервые после пробуждения – и тут же схватился за голову, по которой словно молотом застучали.

– Да уж, я не стал бы даже пытаться.

– Я тоже, – согласился Махмуд. – Когда вас с Назиром ранило, мы с солдатами Масуда отнесли вас в автомобиль, хороший русский автомобиль. А потом переложили в грузовик, который ехал в Чаман. В Чамане пакистанские пограничники хотели отобрать у Назира оружие, но он дал им денег – из тех, что спрятаны у тебя на поясе, и они оставили ему автомат. Мы завернули тебя в одеяло и спрятали под двумя убитыми. Пограничникам мы сказали, что хотим похоронить их по доброму мусульманскому обычаю. Потом мы приехали в Кветту, в этот госпиталь. Тут они опять хотели отнять у Назира пушку, и пришлось дать им денег тоже. И еще они собирались отрезать тебе пальцы, из-за запаха.

Я поднес руки к носу и понюхал. Гнилостно-мертвенный запашок еще не выветрился. Он был слабым, но живо напомнил мне о сгнивших козлиных ногах, нашем последнем ужине в горах. Желудок мой выгнулся дугой, как кот перед дракой. Махмуд проворно схватил металлический таз и сунул его мне под нос. Меня вырвало черно-зеленой гадостью, и я беспомощно упал на колени.

Когда приступ прошел, я опять сел на койку и с благодарностью взял сигарету, которую Махмуд раскурил для меня.

– И что дальше? – спросил я.

– Где «дальше»?

– Что сделал Назир?

– А, Назир… Ну, он вытащил из-под полы свой «калашников», наставил на них и сказал, что всех перестреляет, если они начнут тебя резать. Они хотели позвать полицейских, которые дежурят в лагере, но Назир ведь стоял у выхода из палатки, и им было никак не пройти мимо него. А я стоял с другой стороны и прикрывал его сзади. Так что они просто подлечили и забинтовали тебя.

– Ничего себе госпиталь, если для того, чтобы тебя лечили, надо ставить афганца с автоматом.

– Да, – согласился Махмуд совершенно серьезно. – А потом они стали лечить Назира. После этого Назир лег отдыхать, потому что не спал двое суток и тоже получил достаточно ран.

– А они не позвали охрану, когда он лег спать?

– Нет. Здесь ведь все афганцы – доктора, раненые и охранники. Только полицейские – пакистанцы. Афганцы не любят пакистанских полицейских. У них всегда одни неприятности из-за них. У всех неприятности с пакистанской полицией. Поэтому они разрешили мне взять у Назира оружие, и я сижу охраняю его. И тебя. Но подожди-ка! Кажется, это наши.

Полог откинули, ослепив нас ярким солнечным светом, и в палатку вошли четыре человека. Это были ветераны Афганской войны, суровые люди, окинувшие меня таким взглядом, что возникало ощущение, будто они смотрят на меня сквозь прицел винтовки. Махмуд встал и прошептал им что-то. Двое из них разбудили Назира. Он спал глубоким сном, но взметнулся при первом же прикосновении и схватил будивших его за руки, чуть не повалив их. Однако, поняв по их лицам, что это друзья, он успокоился и тут же кинул взгляд на меня. Увидев, что я сижу на койке в полном сознании, он ухмыльнулся так широко, что на лице, никогда не улыбавшемся, это смотрелось даже несколько устрашающе.

Афганцы помогли ему подняться на ноги. Опираясь на их плечи, он заковылял к выходу. Двое других поддержали меня, когда я встал. Я попытался шагнуть, но ноги были слишком слабыми и не слушались меня. Все, на что я был способен, – волочить их пошатываясь. Не выдержав этого неприглядного зрелища, афганцы сложили руки крест-накрест, усадили меня на них и без труда приподняли.