Шардик

Анкрей умолк, но никто из слушателей не открыл рта, и после паузы он продолжил:

— Барона-то в молодости как раз медведь покалечил, и когда мы с ним сбежали с Ортельги после сражения, тут ведь тоже не обошлось без колдовства и медведя, насколько я понимаю. Барон часто говаривал мне: «Анкрей, — говорил, — я бы достиг в жизни гораздо большего, будь я медведем. Вот самый верный способ создать царство из ничего, ей-ей». Конечно, тогда я думал, что он шутит, но теперь… знаете, сайет, если кому из людей и суждено было вернуться с того света в обличье медведя, так только барону, вам не кажется? Мужики говорят, у него на шее и плечах ужасные рубцы и шрамы, уродливые такие, а значит, я правильно смекаю. Сейчас в Лэке никто далеко от дома не уходит, весь скот держат в одном загоне и ночами напролет жгут костры. Пойти на медведя ни у кого не хватает духу. По деревне даже гуляют странные слухи, будто он вышел живым из самой преисподней.

— Спасибо тебе, Анкрей, — заговорила наконец тугинда. — Ты замечательно управился с делом, и мы понимаем, почему тебе не удалось поговорить с верховным старейшиной. Ты заслужил хороший крепкий сон. Ты уж сегодня больше не работай, договорились?

— Хорошо, сайет. Договорились. Доброй ночи, сайет. Доброй ночи, господин.

Он вышел, взяв лампу, молча врученную ему Мелатисой. Кельдерек сидел неподвижно, уставившись в пол, — так человек в гостинице или лавке опускает глаза в надежде остаться неузнанным или вовсе незамеченным, когда в дверь неожиданно входит какой-нибудь его кредитор или враг. В кухонном очаге треснуло и обвалилось полено, сквозь ставни слабо доносилось далекое кваканье ночных лягушек. Кельдерек не шевелился, и никто не произносил ни слова. Когда Мелатиса пересекла комнату и села на скамеечку у кровати, он осознал, что поза у него стала напряженной и неестественной, как у пса, прижавшегося к стене и застывшего от страха при виде более сильного соперника. По-прежнему не глядя на женщин, он встал, взял вторую лампу с полки рядом и направился к двери.

— Я… сейчас… скоро вернусь…

Взявшись за дверную ручку, Кельдерек невольно бросил взгляд назад и увидел лицо тугинды на фоне темной стены. Глаза их встретились, но он тотчас отвернулся, быстро вышел в кухню и там с минуту стоял у очага, глядя в огонь, где причудливые подобия скал, пещер, ущелий осыпались, разрушались, исчезали и вновь возникали. До него долетали приглушенные голоса женщин, изредка переговаривавшихся между собой, и наконец, желая подольше побыть в одиночестве, Кельдерек пошел в свою комнату, поставил лампу на стол и неподвижно застыл на месте, точно усталый вол в поле.

Что за власть сохранил над ним Шардик? По собственной воле или по воле Шардика он спал рядом с ним в ортельгийском лесу, бросался вплавь по Тельтеарне и наконец оставил Беклу и свое царство, чтобы после долгих странствий, претерпев великие страдания и унижения, прийти в Зерай? Он думал, что Шардик умер, а если еще не умер, так умирает где-то далеко отсюда. Но Шардик жив и находится поблизости; и вот теперь известие о нем достигло человека, которого бог с самого начала избрал сосудом, что разобьется вдребезги, как и предсказывала тугинда. Кельдерек слышал рассказы про чужеземных жрецов, которые были узниками своих богов и народа и жили отшельниками в храмах или дворцах до самого дня своей ритуальной жертвенной смерти. Сам он в бытность свою жрецом не знал такой несвободы. Но неужели он заблуждался, предполагая, что свободен отказаться от Шардика, спастись бегством и жить ради любимой женщины? Неужели на самом деле он что рыба в пересыхающем озерце засушливым летом, которая вольна плыть в любом направлении, однако обречена в конечном счете лежать в грязи, глотая воздух? Как и Бель-ка-Тразет, он считал, что навсегда покончил с Шардиком, однако Шардик, похоже, не покончил с ним.

Кельдерек вздрогнул, услышав шаги за дверью, а секунду спустя в полутемную комнату вошла Мелатиса. Без единого слова он заключил ее в объятия и стал целовать, целовать — губы, волосы, веки, лоб, — словно пытаясь спрятаться в поцелуях, как загнанный зверь прячется в зеленой листве. Она прильнула к нему, не говоря ни слова и самой своей безмолвной неподвижностью выражая всю полноту своих чувств, — так иная женщина, купаясь в озерце, становится под водопад, его питающий, и с наслаждением подставляет лицо под струи. Когда наконец Кельдерек немного успокоился и нежно взял ее лицо в ладони, он ощутил на своих пальцах слезы, которых не разглядел в тусклом свете лампы.

— Любовь моя, — прошептал он, — моя принцесса, сокровище мое, не плачь! Я уведу тебя из Зерая. Что бы ни случилось, я никогда, никогда тебя не оставлю. Мы уйдем и найдем где-нибудь безопасное пристанище. Поверь мне! — Он улыбнулся, глядя ей в глаза. — Ты — единственное, что у меня есть, и ради тебя я пожертвую чем угодно.