Шардик

Проклятый зверь! Неужто он когда-то и впрямь любил Шардика? Неужто когда-то и впрямь противостал Бель-ка-Тразету ради него, видел в нем воплощение божьей силы на земле и страстно желал отдать ему жизнь? Лэк, куда он добрался накануне в полдень и где провел ночь, дышал ненавистью к Шардику, как огонь дышит жаром. Люди только и говорили что о злобе, хитрости и свирепости медведя. Он опаснее наводнения, непредсказуемее чумы — еще ни одну деревню не постигала такая жестокая напасть. Он не только задрал нескольких коз и овец, но еще умышленно уничтожил плоды многомесячных трудов: частоколы, заборы, ограды загонов, сложенные из камней рыбные ловушки на берегу. Почти все считали его дьяволом во плоти и испытывали перед ним суеверный ужас. Двоих опытных охотников, ушедших в лес в надежде убить зверя, нашли с раскроенными черепами; судя по всему, бедняги были застигнуты врасплох. Рыбаки, видевшие медведя на берегу, единодушно утверждали, что он внушает сверхъестественный страх одним своим жутким обликом, как змея или ядовитый паук.

По прибытии в деревню Кельдерек, показав печатку Бель-ка-Тразета и сказав, что пришел из Зерая с просьбой помочь уцелевшим домочадцам барона в их путешествии на север, поговорил с верховным старейшиной — пожилым мужиком, явно ничего или почти ничего не знавшим о Бекле, ортельгийской религии и войне с далеким Йельдашеем. Кельдереку, как стороннику Бель-ка-Тразета, он выказал сдержанную учтивость и расспросил о положении дел и настроениях в Зерае со всей обстоятельностью, какую полагал допустимой. Похоже, он держался мнения, что теперь, когда барон умер, им нет никакой выгоды помогать его женщине.

— Что же до путешествия на север… — Старейшина, морщась, почесал спину между лопаток и знаком велел слуге подлить Кельдереку вина, резкого и мутного. — Так о нем никто и думать не станет, когда у нас тут такие дела творятся. Ни один человек шагу не ступит в лес или на берег. Вот если зверь уйдет или даже подохнет… — Он немного помолчал, глядя в пол и качая головой, потом продолжил: — Я думаю, может, в середине лета, в самую жару, мы подожжем лес, хотя это опасно. Ветер… северный ветер часто дует. — Он опять умолк, а чуть погодя добавил: — Линшо? Вы хотите добраться до Линшо? Через проход только тех пропускают, кто заплатить может. Тамошние жители одними поборами и промышляют. — В его голосе послышались завистливые нотки.

— А что, если переправиться через реку? — спросил Кельдерек, но старейшина снова покачал головой:

— Пустынные края… ограбят и убьют… — Внезапно он вскинул взгляд, проницательный и ясный, словно вышедшая из-за облаков луна. — Коли мы начнем переправлять людей через реку, об этом мигом прознают в Зерае. — И выплеснул на грязный пол винный осадок из своей кружки.

Только перед самым рассветом, когда Кельдерек лежал без сна (и чесался так же энергично, как старейшина), в голову бывшему охотнику пришел отчаянный план. Если он хочет, чтобы Мелатиса принадлежала ему одному, Шардик должен умереть. Если он станет просто ждать, когда Шардик умрет сам, Мелатиса может погибнуть. Нужно, чтобы известие о смерти медведя дошло до Зерая, но никто не должен знать, что он стал жертвой убийства. Кельдерек посвятит в свои намерения одного лишь верховного старейшину, обязав хранить все в тайне и потребовав в качестве награды — по предъявлении доказательств успеха — предоставить сопровождение до Линшо для него, двух женщин и слуги вкупе с любой денежной помощью, какая им понадобится, чтобы заплатить сторожам прохода.

Несколькими часами позже, все еще обдумывая свой план, Кельдерек незаметно покинул деревню и двинулся на север вдоль берега. Следы Шардика в лесу придется искать без проводника. Убить медведя (если такое вообще возможно) — дело в высшей степени трудное и сопряженное со смертельной опасностью; за него нельзя браться, не обследовав предварительно окраину леса и места, где зверь часто бывал, когда бродил в окрестностях деревни. Достигнув первого затона между холмообразными мысами, Кельдерек принялся внимательно высматривать вокруг отпечатки лап, помет и прочие признаки присутствия Шардика.

Не сказать, чтобы в ходе своих одиноких блужданий он хоть на миг забыл о страхе и дурных предчувствиях, угнетавших все сильнее с каждым часом: первый рисовал воображению его изуродованное окровавленное тело, изодранное медвежьими когтями; вторые ничего не являли внутреннему взору, а просто клубились подобием тумана на краю сознания, вызывая тревогу и неуверенность. Подобно тому как вор или беглый преступник, вынужденный пройти мимо сторожевой башни или караульного дома, невольно косится с опаской, хотя часовых нигде не видать, — так же и Кельдерек при всем старании не мог избавиться от чувства, что за ним пристально наблюдают из некой запредельной области, для него непостижимой.