Шарко

– А сейчас, как вам кажется, у меня все хорошо? Не буду я делать ваш паршивый тест!

Видя, что Николя упорствует, инспектор отодвинулся в сторону. Белланже знал, что ему грозит: психолог, курс лечения в центре для полицейских, дисциплинарные санкции с выговором, возможно, даже перевод на другую, не такую серьезную работу, где его лишат права на оружие. И это приводило его в неистовство: и речи не могло быть, чтобы он бросил это расследование, – для него стало делом чести довести его до конца.

И его выгоняют как последнюю шваль? Как полное ничтожество?

Он хлопнул дверью, заходясь от стыда и, главное, от гнева: лесной пожар бушевал в нем, разгораясь с каждым шагом. Он забежал за курткой и сорвал ее со спинки кресла. Единственные слова, которые он произнес, обернувшись на пороге, были адресованы Шарко:

– Это было мое расследование. Я хотел довести его до конца, ради Камиллы, а ты стараешься мне помешать.

– Что ты несешь?

– Стукач.

Он ринулся вниз по лестнице, перемахивая через ступени, услышал, как за ним кинулся Шарко, окликая его с площадки четвертого этажа, но выскочил во двор, метнулся к своей машине и рванул с места. Не стал брать названивающий мобильник – эта сволочь Шарко пытался с ним связаться.

– А пошел ты!..

У него мелькнуло желание выбросить отчет окружного суда, лежащий на приборной доске, но он сдержался. Оказавшись дома, он избавился от наркотиков, спустив их в унитаз, и рухнул в кресло с ощущением воцарившейся вокруг гулкой пустоты кафедрального собора. Что он будет делать в этих четырех стенах, от которых его тянет блевать?

Он схватился за стакан, наполнил его на треть виски. Отпил глоток, который вызвал у него отвращение. Со всей силы метнул стакан в стену. Осколки долетели до окна на кухне.

Он заплакал, сжимая в руках фотографию Камиллы. Когда у него разболелась голова, он вытер слезы рукавом рубашки и кончиками пальцев погладил лицо на глянцевой бумаге. Почему это лицо и улыбка продолжали преследовать его ночь за ночью? Почему он никак не мог вырваться из водоворота, затягивающего его на дно?

Отпечаток его большого пальца проступил на стекле рамки и мало-помалу исчез с черт Камиллы как старое воспоминание. Николя застыл, глядя на это явление, и внезапно кинулся за ключами от машины.

Это мог быть только знак судьбы.

Возможно, Камилла только что помогла ему найти человека в солнечных очках.

60

– Вообще-то, хорошо получается с верхней банкнотой и с нижней. И потом, эти совсем новые, незагнутые. Прямо из банкомата.

Рукой в перчатке Леопольд Жорден, специалист по дактилоскопии лабораторий на набережной Орлож, аккуратно вытащил две купюры по пятьдесят евро из завернутого в газету свертка, который только что принес ему Николя. Коп заехал к Арно Летьену с одной мыслью: отдать на экспертизу банкноты в надежде, что человек в солнечных очках оставил на них свои отпечатки.

– Сейчас восьмой час вечера, и ты один, – заметил эксперт. – Это внеплановое или мне ждать, что придут все запросы на исследование?

– Вряд ли дождешься.

Жорден поджал губы. Он был худой рыжей жердью с усыпанными веснушками руками и щеками.

– Ладно, понял. Но только отпечатки, никаких ДНК. Потому что иначе мне придется использовать…

– Расслабься, только отпечатки пальцев.

– В таком случае попробуем нингидриновую ванночку, это идеально для пористых носителей, вроде купюр, и стоит недорого.

– Отпечаткам два года, с этим не будет сложностей?

– Нингидрин вступает в реакцию с аминокислотами, а они неплохо сопротивляются воздействию времени. При условии, что купюры хранились в сухости, проблем не будет. Если получится, это займет часа два-три вместе с просушкой. Я останусь, у меня все равно полно работы, а ты можешь отправляться домой, я позвоню и сообщу результат.

– Я буду снаружи, но поблизости. Спасибо, Леопольд.

Выйдя на улицу, Николя позвонил Жилю Легану, старому знакомому в Экюлли, где находился сервер FAED – автоматизированной дактилоскопической картотеки, – чтобы узнать, можно ли связаться с ним позже вечером по поводу одного расследования. Он попросил, чтобы тот задержался на работе, пообещал, что позвонит не позже десяти часов, и сослался на срочность: официальные бумаги прибудут потом. Леган, который был на дежурстве, не стал ворчать.

Он отправился перекусить в ближайшее бистро на бульваре Сен-Мишель и прошелся вдоль набережной, мимо барж, гуляющей публики и мостов. На другом берегу Сены внушительное здание Орфевр, 36, выделялось на сером небе, как каменный гигант, который наелся до отвала и улегся на бок. Николя присел на ступеньки и смотрел на окна их «опен спейс», на четвертом этаже, пока медленно спускалась ночь. Его настоящий дом, откуда его выгнали, как отпетого преступника… За этими стенами Шарко и другие, наверно, еще продолжали работать, прилепившись к телефонам и пытаясь пополнить список жертв. Он должен бы быть с ними.