Шарко

Николя никак не мог прийти в себя. Возможно ли, чтобы человек, которого он знал столько лет, мог его заложить? Наверно, все знали, что он баловался снежком, в том числе коллеги и этот говнюк Маньен. Наверно, он стал невыносим и даже не отдавал себе в этом отчета.

В кармане оставалась последняя доза кокса. Отравленный спасательный круг. Он вытащил пакетик, мучась желанием занюхать дорожку. Всего одну, еще одну. Последнюю.

Он выбросил эту пакость в воду, без нее ему легче обойтись, чем без работы.

Вздохнув, достал из кобуры свой «зиг-зауэр», повертел его, с сухим щелчком раз за разом выбрасывая и обратно вставляя магазин. Мысли приходили одна мрачнее другой. Самоубийство среди копов. На набережной Сены капитан с набережной Орфевр, 36, покончил с собой из табельного оружия. Николя вгляделся в зеркало серой воды перед собой. Пуля в висок. Все было бы так просто. Зачем бороться и пытаться плыть против течения?

Большим пальцем он вылущил пули, собрал все девять в горсть, что заставило его вспомнить: он так и не зашел на стрелковый стенд, чтобы восполнить заряды, использованные в подвале Рамиреса. Одна только эта деталь будет стоить ему серьезных неприятностей, когда в недалеком будущем у него заберут оружие и пересчитают пули. Лишний аргумент, чтобы утопить его.

Придется пойти в тир завтра с самого утра, когда там будет мало народа, попытаться стащить патроны и…

В голове у него странным образом щелкнуло, как бывает, когда кусочек пазла встает на свое место. В ушах зазвучали слова, две безобидные фразы, брошенные Маньеном Шарко: «Мне сказали, что ты занялся стрельбой ни свет ни заря? Ты – и вдруг в тире?»

Николя нахмурился и постарался припомнить контекст. Когда он это слышал? Он сделал болезненное усилие, и все всплыло: наутро после ареста Дюлака, совершившего двойное убийство. За несколько часов до того, как позвонили полицейские из Лонжюмо и обнаружилось тело Рамиреса.

Николя встал и принялся расхаживать, прижав кулак к губам. Маньен был прав: Шарко никогда не ходил тренироваться на стенд и вдруг, словно случайно, оказался там в то утро, да еще в самую рань.

В потолке пуля с полой головкой, как в оружии копов…

Может, это кто-то из наших…

Убийца знает полицейские приемы, он не запаниковал…

Надо быть чертовски хладнокровным, чтобы так расположить тело…

Вторая картинка вспыхнула в мозгу сама – другая странность, отметившая тот же день: Жак, их процессуалист, внезапно плохо себя почувствовал, что позволило Шарко заменить его на сборе улик.

Шарко здесь совершенно ни при чем, это же чистый бред. И потом, PéBaCaSi была женщиной и…

Он запретил себе додумать мысль до конца и воспринял звонок мобильника как избавление. Это был Жорден, из лаборатории:

– Сработало, Николя. Несколько различных отпечатков, очевидно оставленных до того, как купюры попали в банкомат, но на многих один и тот же дактилоскопический рисунок, как если бы их пересчитывали. Великолепный отпечаток большого пальца, с ним не должно быть проблем при поиске в картотеке.

Николя возвел глаза к небу: некая звезда явно велела ему продолжить расследование. Он двинулся к Новому мосту и дальше в сторону набережной Орлож. Полчаса спустя с компьютера в лаборатории он отправил знакомому в Экюлли скан отпечатка большого пальца, извлеченного из ванночки с нингидрином. И снова ожидание, которое он скоротал на террасе кафе на улице Юшетт, кутаясь в куртку и положив мобильник перед носом.

Звонок. Жиль Леган.

– Скажи, что у тебя что-то есть.

– Ты уверен, что все законно, в смысле твой запрос? У тебя босс по-прежнему Маньен, верно? Он в курсе? Все официально зафиксировано, и мне не нужны неприятности. Теперь не до шуток, с такими-то данными, и…

– Говорю же, будут у тебя скоро все бумаги. Рассказывай лучше, что ты там нашел.

Николя почувствовал, что на том конце трубки собеседник мучился глубокими сомнениями.

– У тебя клиент серьезней некуда… Северный Мясник из Бордо, слышал?

Зажав мобильник между плечом и ухом, Николя порылся в куртке и вытащил блокнот с карандашом. Он дрожал от возбуждения.

– Нет.