– Теперь мне требовался мозг соровая, чтобы провести анализы и эксперименты. Я дождался, пока не умерла девочка из племени, пораженная этой болезнью. Ее звали Кижа. Родители позволили мне действовать: мое первое вскрытие на земле каннибалов. Эти люди пожирали своих покойников, так что мой поступок их не ужасал. Я вскрыл череп и увидел, в каком состоянии мозг: он был губчатым. Я поехал в Аделаиду с образцами крови и зараженного мозга в специальных контейнерах. Один из моих друзей по факультету работал в исследовательской лаборатории, я объяснил ему, что стоит на кону. Мы много дней пытались убедить руководство и ученых довериться нам: для экспериментов нужны были две обезьяны – животные, генетически наиболее близкие человеку. Мы натолкнулись на стену. Тогда мы украли двух шимпанзе в заповеднике и привезли их к моему другу. Потом мы ввели больную кровь соровая одному животному и клетки зараженного мозга другому… Оставалось только ждать. Разовьются ли симптомы «короба́» у обезьян и умрут ли они? Я все записывал в своих дневниках, все фотографировал, все отмечал. На протяжении этого времени я безвылазно жил у друга и воспользовался случаем написать несколько статей о «короба́». Я пробудил любопытство нескольких журналистов. «Белый врач, живущий с дикарями», «Загадочная болезнь из глубины джунглей» и прочие публикации в таком роде, не слишком серьезные. И я ждал, ждал. Если обезьяны заболеют, у меня будет доказательство, что «короба» – первый человеческий трансмиссивный энцефалит. Вы, наверно, не осознаете всего значения такого открытия, но оно из тех, которые тянут на Нобелевскую премию по медицине.
Его взгляд затерялся вдали, исполненный сожалений. Потом одним взмахом руки он отмел все это:
– Первые симптомы появились к концу третьего месяца. Одна из двух обезьян начала дрожать, терять равновесие, а поведение второй тоже менялось, но ее состояние не ухудшалось. Напротив. Она была меньше, но без колебаний преследовала своего сородича, нападала на него. И постоянно бросала нам вызов, плевалась…
– У нее исчез страх, – догадался Валковяк. – Значит, имеют место два разных течения болезни, в зависимости от пути заражения?
– Да. Инфицирование нервными клетками мозга влечет за собой дрожь, потерю равновесия, затем смерть. При инфицировании через кровь развивается безразличие к опасности, но не физическая деградация.
– Так вот каким образом изменилось племя банару…
– Абсолютно верно. И сороваи, и банару были каннибальскими племенами, но с различными ритуалами: в отличие от сороваев, банару не прикасались к мозгу своих покойников. Можно представить, что изначально «короба́» спонтанно проявилась у соровая, например заразившегося от какого-то животного.
– Создав таким образом нулевого пациента[78].
– Да. Потом болезнь начала распространяться от соровая к сороваю, как следствие поедания мозга. Затем можно предположить, что первый банару был заражен, получив ранение в схватке с врагом-сороваем. И что он начал заражать своих соплеменников через ритуалы, связанные с кровью, свойственные этому племени. А дальше все пошло своим ходом, разновидность «короба́» потекла по венам банару…
Люси не хотела его прерывать техническими вопросами, но сказала себе, что поедание мозга должно было сопровождаться поглощением максимума дефективных прионов, а значит, причинять более серьезный ущерб всему мозгу в целом, вызывая быструю дегенерацию – ускоренный эффект домино… А вот больная кровь содержала неизмеримо меньшее их количество: болезнь сосредоточивалась в центре страха.
Ван Боксом рассказал, что обе обезьяны умерли, причем та, которая лишилась чувства страха, не смогла перенести заточения. Теперь следовало все воспроизвести с самого начала, но действуя строго по правилам: описать «короба́» шаг за шагом, составляя на этот раз научные протоколы. С помощью зафиксированных изменений, происшедших с обезьянами, и своих записей ван Боксом сумел убедить группу исследователей и медиков сопровождать его в джунгли. Он вернулся туда, где провел шесть долгих лет своей жизни. Но, добравшись до окрестностей деревни, он обнаружил там ад.
– В мое отсутствие зло свершилось.
85
Кровь… Эта внутренняя жидкость, которая омывала ткани, насыщала мышцы, питая и в то же время унося отходы, носительница жизни и смерти, снадобья и болезни, сейчас растекалась по полу бойни.
Снова собравшись вместе, копы двинулись к истоку алой реки, который скрывался где-то в глубине здания. Не было другого пути, кроме как шагать по клейкой жидкости, от которой несло смешанным запахом растворенного железа и пыли. Сквозь шум дождя слышно было, как чавкают подошвы, пока лучи фонариков шарили в тенях по углам, высвечивая давнее запустение. У Шарко мелькнула абсурдная мысль: