22 января 1923 г. молодая анархистка Жермен Бертон явилась в редакцию
Случившееся явно отдавало провокацией. Моррас и Доде прямо обвинили «бошей» (оккупация Рура началась за 11 дней до убийства Плато) и их агентов в «бошизированной» парижской полиции. Четырьмя днями ранее Доде в газете потребовал назначить его министром внутренних дел: «Я знаю, где именно таится измена. Я ее искореню», – и назвал Плато своим ближайшим помощником (ММТ, II, 211–212; LDA, 228–229). Премьер Раймон Пуанкаре, министры внутренних дел и юстиции приняли Морраса, Доде и Пюжо и обещали принять меры, но дальше разговоров дело не пошло.
«Пуанкаре не видел, – сокрушался Моррас, – что ему навязывают выбор, который наверняка разрушит возрождение “священного союза” ради [оккупации] Рура. Политическая и моральная правда была такова, и враг это видел: или глава правительства сотворит правосудие, или не сотворит. Если сотворит, то схватится со своей собственной полицией, защищавшей всех левых, и Германия получит выгоду от спровоцированного ею кризиса. Если не сотворит <…> враг принимал в расчет неизбежный разрыв между Пуанкаре и союзниками справа. К несчастью для себя, Пуанкаре закрыл на всё глаза. Однако разрыв, о котором мечтали в Берлине, не состоялся. Монархисты-патриоты отказались делать то, чего хотел враг» (MEM, cxxxviii – cxxxix).
Убийство ветерана войны и любимца товарищей ожидаемо вызвало волну гнева: «газетчики» вышли на улицы и разгромили редакции нескольких враждебных изданий. Похороны Плато, вылившиеся в массовую демонстрацию, прошли с «суровым и впечатляющим спокойствием» (WAF, 164), но бездействие суда в отношении Бертон отозвалось новой бурей. К этому добавилась выходка некоего Жоржа-Люсьена Топена, который 25 мая явился в редакцию
Терпение «людей короля» лопнуло. 31 мая они напали на четырех левых депутатов, отправлявшихся на собрание «против фашизма и реакции» – на деле в защиту Бертон и против германской политики Пуанкаре. Одного измазали гудроном, другого – типографской краской, третьего побили тростью – классический метод уличного выяснения отношений, четвертому послали бутылку «римского лекарства» – касторки. Митинг все-таки состоялся, хотя ораторы опоздали, и закончился здравицами в честь Бертон и бывшего премьера Жозефа Кайо, которого монархисты обвиняли в государственной измене, но Верховный суд признал виновным лишь в «переписке с врагом» (LDD, 179–187).
На следующий день после выходки «газетчиков» Палата депутатов бурлила. Левые, включая пострадавшего Марьюса Мютэ, кричали по адресу Доде «убийца!» (LDD, 293–315). Мютэ заявил, что он «против насилия, откуда бы оно ни исходило», хотя еще 13 мая бросил своему коллеге Доде на заседании Палаты: «Это не пустые угрозы. Я знаю, что говорю, и знаю цену своим словам: вы головой отвечаете за безопасность Кайо»[62]. «Несколько глотков касторки, примененной по назначению, возбудили общественное мнение больше, чем вся кровь героя войны»[63]. Нападавшие оказались под судом. Моррас взял вину на себя как организатор, поскольку за три дня до собрания публично призвал не допустить его проведения. Он держался уверенно и даже дерзко, поэтому суд высшей инстанции изменил приговор с четырех до девяти месяцев тюрьмы, которые были погашены очередной амнистией[64].
Вожди попытались умерить пыл молодежи, выходки которой, по мнению многих, стоили Моррасу места во Французской академии. В 1923 г., несмотря на очевидные литературные заслуги, он был забаллотирован на выборах – для этого потребовались четыре тура[65]. О дальнейшем – слово хроникеру парижской литературной жизни Георгию Адамовичу:
«В прошлом году был избран в члены Французской академии некий г. [Селестен] Жоннар, бывший посол в Ватикане, не имеющий никаких ни литературных, ни научных заслуг.
Газеты и журналы подняли большой шум по этому поводу. Скандал усиливался тем, что забаллотирован был Шарль Моррас, один из известнейших французских писателей, но роялист и редактор “Аксион франсэз”.
Покричали – и успокоились. Недели две назад был торжественный “прием” г. Жоннара в Академии. Впервые, во время заседания в Академии, ораторы прерывались голосами из публики. Впервые в Академии была полиция. Когда председательствующий г. [кардинал] Бодрильяр, обращаясь к Жоннару, заметил, что “счастье вам всегда благоприятствовало”, – в зале поднялся громкий хохот.