Новость попала в газеты. «Снова почувствовавший себя двадцатилетним»[58] Пюжо с группой «газетчиков» еще дважды проделал этот трюк – сначала с деканом, потом с Талама, – разработав целую спецоперацию по проникновению в тщательно охраняемую Сорбонну. Назвав ее «первым образцом решающего удара», Моррас заметил: «Мы не сможем успешнее пробраться в здание Министерства внутренних дел…» – то есть в телеграфный зал МВД, «куда сходятся и откуда расходятся все нити той сети, которой опутана наша страна» (МЕМ, 593), и захват которого Моррас считал залогом успеха переворота[59], – «…чем Пюжо со своим маленьким войском на лекцию Талама, охраняемую полицией и армией» (МЕМ, 579). Лекция 23 декабря закончились потасовкой, арестом «людей короля» и судом над ними: Пюжо получил пять месяцев тюрьмы. Курс пришлось досрочно прекратить, но неожиданно прославившийся Талама в 1910 г. стал депутатом парламента от партии радикал-социалистов. Правда, всего на один срок, а потом канул в Лету.
Арест вожаков раздразнил «королевских газетчиков». «Дело Дрейфуса», кульминационный момент которого был всего десятью годами ранее, они считали незаконченным и принялись громить статуи покойных дрейфусаров, воздвигнутые сторонниками вскоре после их смерти. Карнавалы и праздники использовались для пародийного изображения врагов, особенно ненавистного премьера, а до того министра юстиции, Аристида Бриана. 20 ноября 1910 г. на одной официальной церемонии Лакур напал на него, намереваясь дать пощечину, но успел только сбить цилиндр с главы правительства, как был задержан. Повторно став министром юстиции в 1912 г., Бриан амнистировал его[60].
То, что ареной первой большой схватки «людей короля» с противником стала Сорбонна, неудивительно – в декабре 1905 г. первая группа учащихся «Action française» появилась в республиканском и космополитическом Латинском квартале. «Мы не могли игнорировать “Аction française”, которое ежедневно гудело у дверей факультетов, высших школ и лицеев», – вспоминал социалист Марсель Деа свои студенческие годы перед Первой мировой войной (DMP, 25). И в конце двадцатых движение «господствовало в Латинском квартале, не зная равных», как свидетельствовал Бразийяк (BGO, 37). Другим полем боя стал театр: монархисты регулярно освистывали пьесы, в которых видели неуважение к нации, церкви или армии.
В декабре 1908 г. поводом для выступлений «людей короля» стала четвертая годовщина гибели депутата Габриэля Сиветона из Лиги французской родины, публично давшего пощечину военному министру генералу Луи Андре, который преследовал офицеров из числа католиков и монархистов. Националисты считали его смерть убийством, которое власти пытались замаскировать под самоубийство, попутно очернив покойного[61]. Имя Сиветона стало боевым кличем. Полиция применила силу, особо не считаясь ни с законами, ни с необходимостью. «Люди короля» не уступали, в результате чего многие оказались за решеткой. Этой участи не избежали даже Доде с Моррасом. Именно при таких обстоятельствах появилась задорная песня людей, которым «плевать на все законы».
Руководящий комитет «Action française» официально поручил Пюжо представлять его в правлении Лиги королевских газетчиков, которая в 1909 г. оформились в самостоятельную организацию во главе с председателем Реаль дель Сарте и генеральным секретарем Плато. Моррас получил билет «почетного газетчика». Для обеспечения идейного единства и поддержания дисциплины – это считалось залогом успеха – была проведена чистка рядов с избавлением от «любителей беспорядка ради беспорядка», как выразился Пюжо (HAF, 68).
IV
«Люди короля» стали силой. «До 1914 г. они выигрывали все битвы, в которых участвовали», – гордился Димье (DVA, 120). «С 1908 по 1914 гг. шесть лет уличных потасовок и полицейских участков, шесть лет тюрем и триумфов восстановили национальный дух у всех сословий, – напомнил Моррас на суде в январе 1945 г., – поскольку молодых рабочих и служащих в наших рядах было, пожалуй, больше, чем молодых буржуа» (МРС, 81). «Вы делаете нечто конкретное, – писал 25 ноября 1922 г. Моррасу как вождю «Аction française» молодой прозаик и публицист Пьер Дриё Ла Рошель, – сейчас вы единственные во Франции, кто организован, чтобы делать что-то, поэтому взгляды обращены на вас» (LCM, 295).