Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Душевное и физическое здоровье, реализм и прагматизм, четкое понимание целей, тяга к знаниям в сочетании с недовольством «иссушающей эрудицией» и антиинтеллектуализмом как отрицанием «самокопания», уверенность в себе и своих силах, мужественное, волевое отношение к трудностям, политический и социальный активизм (вплоть до пристрастия к командным видам спорта), отрицание искусства для искусства и декадентского культа греха ради возврата к «классическим вкусам», патриотизм и национализм, католицизм (популярный в самых интеллектуальных лицеях – вера не противопоставляется знанию), стремление к моральной жизни, ранние браки как признак раннего духовного и социального взросления и осознания своей ответственности, понимание не только необходимости, но «чести служить» (так Массис позднее озаглавил свой «изборник»), культ героев (хотя Ницше читают мало), рост реваншистских и антигерманских настроений после «беспримерных унижений» Танжера и Агадира, падение популярности идей интернационализма, социализма, пацифизма, материализма и атеизма, «моральной, интеллектуальной и политической анархии» (JGA, 234).

«Часто спрашивают, как спасется Франция, – писал в это время Пеги. – Это не сложно. Всего два или три таких поколения – и Франция будет спасена» (HMS, 4). Массис любил цитировать эти слова, как и фразу Пеги о том, что не французская молодежь искала войну, а «война искала нас и нашла» (HMS, 5).

Согласно анкете Агатона, духовными вождями молодежи являлись националисты: Моррас, хотя многие не разделяли его монархические взгляды и упрекали в догматизме и чрезмерном рационализме, Пеги и Поль Клодель. Моррас «бесспорно, ведет за собой поднимающееся поколение, – утверждал в 1912 г. Доде. – Это вокруг его учения и его действия сосредотачивается юная энергия нашей расы» (LDE, 19). Однокашник Пеги по лицею Генриха IV, сенатор Анри Лемери на склоне лет заметил: «Никто не сделал больше, чем Шарль Моррас, для пробуждения в сознании молодой элиты чувства величия Франции и понимания ее места в мире. Моррас напомнил, что она – старшая из держав, что она раньше других и в большей степени, нежели другие, достигла единства благодаря своим королям, собирателям земель и творцам порядка»[118].

Проповедника «национальной энергии» Барреса юношество начала 1910-х годов чтило как мэтра, «указавшего верное направление, куда идет современная литературная молодежь» (JGA, 266), но все реже находила у него ответы на вопросы «о главном». Основоположник интуитивизма Анри Бергсон помог избавиться от чрезмерного интеллектуализма и отрыва от живой жизни, но тоже не давал позитивной программы. На левом фланге интернационалист Жорес терял паству, которая переходила к национально мыслящему Жоржу Сорелю. «Когда идея перестает увлекать молодых, она обречена на смерть», – заметил по этому поводу социалист Марсель Семба (JGA, 67).

Самый суровый приговор молодежь вынесла поколению Эрнеста Ренана и Ипполита Тэна – духовным отцам Третьей республики, материалистам и скептикам, а также их наследникам вроде эстета-космополита Реми де Гурмона или ироника Анатоля Франса, в творчестве которого, «таком умном и утонченном, нет ни веры, ни любви, ни даже ненависти» (JGA, 52). Приговор «философии поражения» и «пессимизму старших», «мнимой антиномии мысли и действия» (JGA, 7), выражением которой считались известные слова Тэна по поводу прихода Барреса в политику: «Этот молодой человек ничего не добьется, поскольку одержим двумя абсолютно противоположными страстями: вкусом к размышлению и вкусом к действию». Теперь завтрашняя элита Франции сочетала «вкус к размышлению» со «вкусом к действию», не сомневаясь в их совместимости. «Для молодых людей слово “нет” утратило свое очарование» (HMS, 13).

Вторую половину книги составили комментарии современников – представителей того же поколения, их непосредственных предшественников и педагогов – к основному тексту, ранее опубликованному в виде статей. На анкету откликнулись представители разных политических взглядов и течений, включая тех, кому суждено было остаться в истории: друг Массиса, дипломат, затем посол и академик Андре Франсуа-Понсэ; католический философ Жак Маритен, приятель, потом антагонист Массиса; будущий «первый французский фашист» Жорж Валуа, в то время активист движения «Action française»; офицер колониальных войск и ревностный католик Эрнест Псикари, внук Ренана, любивший деда, но не разделявший его идеи. На анкету коротко откликнулись Баррес и Бергсон.