Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Успех был обусловлен личной известностью, позволившей собрать нужное число голосов. «Доде, Моррас и их друзья сильны не числом, но влиянием и политическим духом», – констатировал влиятельный журналист Эжен Лотье (DDR, 115). Не имея, по республиканским понятиям, политической базы, «королевский прокурор» сразу стал заметной фигурой в Палате. Не только заметной, но, по утверждению товарища по депутатской группе Валла, еще и «могущественной»: «Изолированный среди крайне правых, поддерживаемый лишь немногими политическими друзьями, представляющий доктрину, которую большинство избирателей не знало или отвергало, этот человек играл в парламенте роль вождя крупной партии и мог решить судьбу кабинета. У такого удивительного влияния были две причины – исключительные способности и постоянное присутствие» (VNC, 71).

Депутат Доде восхищал многих, в том числе депутата Барреса. «Какая радость, какая мощь, какая сила, какой избыток жизни!» – восклицал тот. «Дорогой Леон, счастливый Леон, – заметил Массис, – у него было всё, чего не хватало Барресу, но чем он так хотел обладать в общественной жизни» (MNT, 237). О перипетиях парламентской карьеры – какой материал для памфлетиста! – Доде «грубо и ослепительно» рассказал в книгах «Агония режима» (1925) и «Депутат от Парижа» (1933). Но как ни увлекательны похождения монархиста в республиканском парламенте, где в полной мере развернулся его ораторский дар, мы будем обращаться к ним лишь в связи с главной темой.

Поначалу Доде больше волновали внутриполитические проблемы, хотя Германия часто возникала в его речах и статьях: министр внутренних дел Стег и социалисты – пособники «бошей», коммунисты и забастовщики из Всеобщей конфедерации труда – агенты «бошей». «Рейнский вопрос» в новой Палате поднял Баррес. 6 февраля 1920 г. он призвал установить прямые, в обход Берлина, экономические связи с левым берегом и поддержать его предпринимательские организации (в эту сферу переместилась деятельность Дортена), поскольку считал вернейшим путем к сердцам местных жителей удовлетворение их материальных потребностей (GPR, 36–37). Мильеран поблагодарил оратора, ставшего «голосом» правительства по данному вопросу – «голосом», высказывания которого при необходимости можно дезавуировать. Предложения развития не получили.

Памятуя о провале затеи с Рейнской республикой и о непопулярности открытых призывов к аннексии в послевоенной Европе, Баррес выступил за максимальную автономию этих земель в составе Германии: «Надо настаивать не на сепаратизме, но на федерализме» (GPR, 378). Зато судьбу Саарской области, переданной Франции в управление по мандату Лиги Наций сроком на 15 лет с последующим плебисцитом, он считал решенной: «Все моральные и интеллектуальные связи между Сааром и Германией должны быть разорваны. <…> Надо сделать президентом Саарской республики местного жителя, поставив рядом с ним [французского] военного администратора» (МВС, 822).

«Пришло время проводить в отношении Германии политику, соответствующую победе, – политику великого народа», – заявил Доде 24 мая 1920 г., подчеркнув, что экономические отношения Франции и Германии «должны основываться на нынешнем положении победителя и побежденного» (DDR, 43, 46). Такую же позицию занимал и Бенвиль: «Мы понимаем мирный договор как документ, давший нам определенные права в отношении Германии, которые мы намерены реализовать во что бы то ни стало. С точки зрения англосаксов, мир, напротив, вернул Германию в семью народов» (JBJ, II, 30). Налицо двойной стандарт, даже не скрываемый.

Одной из главных претензий Доде и Барреса к кабинету Мильерана стало отсутствие «последовательной политики» в «рейнском вопросе» (GPR, 58), к которому прибавился «рурский вопрос». Конференция в Спа в июле 1920 г. – первая, на которую немцы были приглашены и заявили свою позицию, – дала Франции право ввести войска в Рур, если Германия не выполнит принятых обязательств по поставкам угля. Баррес поддержал идею оккупации, но указал, что ее недостаточно – нужны экономические и социальные меры для улучшения положения шахтеров (деньги за уголь надо оставить в регионе) и выведения Рура из-под контроля Берлина. «Жители Ренании, – уверял он, – считают промышленный район, уходящий за Рейн, в сердце Вестфалии, естественным продолжением своих земель. Когда они говорят об отделении от Пруссии и создании “вольного государства”, подобного вольным государствам Саксонии, Баварии, Бадена, они включают рейн-вестфальский бассейн в его границы» (GPR, 65). Так зона французской экспансии расширялась на восточный берег Рейна под предлогом защиты его населения от «пруссаков».