Шарло Бантар

— Какой там народ! Ваши офицеры, а не народ! А они, уж вы меня извините, не могут похвастаться способностью далеко предвидеть. Едва ли кто лучше меня знает все слабые стороны государственной и военной организации России. Кого-кого, но только не меня, фельдмаршал, можете вы заподозрить в тёплых чувствах к этой стране. Но Россия не Австрия и не Франция, и спаси бог немецкий народ от военного столкновения с нею. Суровый климат, стойкость русского солдата, огромные просторы России и связанный с этим гигантский размах военных действий — вот с чем придётся встретиться каждому, кто переступит её границы. Для любой державы такая попытка неминуемо кончится катастрофой… Я со страхом думаю, что когда-нибудь, под влиянием зарвавшихся генералов или политических авантюристов, Германия затеет войну с Россией. Этот день станет днём величайшей трагедии немецкой нации.

— Вы находитесь под впечатлением несчастной русской кампании Наполеона, — сказал Мольтке недовольно.

— Не только Наполеона. Я напомню вам ещё об одном весьма способном полководце: Карл Двенадцатый тоже с большим трудом выпутался из экспедиции в Россию.

— Но теперь другие времена… Техническое вооружение армии быстро меняет соотношение сил. А немецкая техника…

— Техника — дело наживное, вооружение армии можно приобрести в обмен на золото! — резко перебил Бисмарк. — Но есть оружие, которое не купишь ни за какие деньги. Это нерушимость русской нации. Если бы даже мы добились полного военного успеха, то и тогда не одержали бы настоящей победы над Россией, ибо русский народ победить нельзя. Никакая война не может привести к разгрому России. Основная сила этой огромной страны зиждется на миллионах русских людей. Если даже какие-нибудь международные соглашения приведут к её расчленению, отдельные части её вновь быстро соединятся друг с другом, как соединяются частицы разбитой капли ртути. Более дальновидные и талантливые русские люди знают об этом преимуществе России. Недавно вышел новый роман графа Льва Толстого «Война и мир». Мне перевели оттуда несколько отрывков. Разрешите познакомить вас с некоторыми мыслями известного русского писателя.

Бисмарк взял один из лежавших перед ним на столе листков и начал читать, отчеканивая каждое слово:

— «После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько-нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит?» — Канцлер бросил на собеседника колючий взгляд, взял новый листок и продолжал: — «Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже не в армиях и сражениях, а в чём-то другом.

Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что всё в великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов; да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли своё сено и не давали французам.

Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас… и всё бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

…несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce, сделать искусное выпадение в prime[36] и т. д., — дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие.

И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передаёт её великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и лёгкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».

Бисмарк умолк. Он в упор смотрел на собеседника и с явным удовлетворением подметил смущение на морщинистом лице Мольтке. Не дожидаясь, пока он нарушит молчание, Бисмарк проговорил:

— Да, таковы русские. И советую вам, фельдмаршал, запомнить эти слова графа Толстого на всю жизнь и завещать их вашим ученикам.

Ровный, бесстрастный, глухой голос Бисмарка изменял ему, как только речь заходила о русских. Бисмарк ненавидел Россию, но боялся её. «Традиционные дружеские отношения» с восточной соседкой, которые он старался поддерживать, как только мог, объяснялись именно этим страхом. Россия стояла непреодолимой преградой на пути всеевропейского, а возможно, и всемирного владычества, о котором мечтали Англия и Пруссия.