Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь

В итоге Эмили проявляла свое раздражение тем, что постоянно молчала и ни с кем не хотела разговаривать. Да, эти сестры были еще тем подарком! Например, сыновей преподобного Дженкинса Джона и Эдварда силой нельзя было заставить отправиться в пансион, чтобы доставить сестер Бронте к ним в гости. Во время первой встречи юноши просто взмокли от неловкости: неблизкий путь в дом Дженкинсов сопровождала мертвая тишина, девицы даже на их вопросы почти не отвечали. Учившаяся тогда в пансионе неподалеку Мэри Тейлор тоже вспоминала, что при встречах Эмили могла промолвить всего лишь одну-две фразы. А сам Эже отметит позже ее “недостатки образования и робость”. И ужаснется беспощадному изображению жестокости природы в ее эссе “Кошка” и “Бабочка”. Хотя по сути Эмили всего лишь руководил инстинкт самозащиты: она могла подчиняться только собственной поэтической дисциплине, и никакой другой.

Но что же Шарлотта? О, она увлеченно пишет свои devoirs. Перед нами самая необычная история любви в мире: вместо пылких признаний – его подробные заметки на полях ее сочинения о Петре Пустыннике[8], вместо тайных свиданий – жаркое обсуждение Жанны д’Арк, Кромвеля и Наполеона. Задания были сложными: например, надо было проанализировать разные мнения о лорде-протекторе (Кромвель), выделить из них истинные и составить свое мнение. Шарлотта, с ее восприимчивостью и аналитическими способностями, скоро так преуспела, что уже сам месье Эже с нетерпением ждал уроков, чтобы увидеть, к каким неожиданным умозаключениям придет его талантливая ученица. И только сердился, что ее оригинальные тексты куда лучше ее переводов – а как могло быть иначе, если он запрещал ей пользоваться словарями?

Она же впервые в жизни встретила мужчину, который искренне восхищался ее способностями. Который разделял ее интеллектуальные и духовные устремления: “Она вскормлена Библией”, – с восторгом говорил о ней Эже. Который верил в ее талант и шлифовал его, как искусный ювелир, превращающий мутноватый алмаз в бриллиант.

Однажды утром Эмили с изумлением увидела, что Шарлотта спала в… папильотках. Девочки в семье никогда не завивали волосы, просто закалывали их сзади, обнажая свои худые плечи. Кудряшки на сестре смотрелись, на ее взгляд, отвратительно: как фальшивый шиньон на горничной из хорошего дома, но она промолчала. После обеда Шарлотта ненадолго исчезла и вернулась со свертком в руках: это было новое платье, скроенное по континентальной, а не по английской моде, и тут уже нельзя было не признать, что оно выгодно подчеркивало ее осиную талию. Вместо обычного отложного воротничка там была затейливая отделка вокруг шеи: небольшие воланы и белое кружево, прошитое тонкой черной атласной лентой. Лента завязывалась скромным бантом, а на него Шарлотта прикрепила брошь-камею – единственное украшение, оставшееся от матери. Эмили вгляделась и не узнала сестру: румянец на щеках, блеск в глазах и странная улыбка, как будто Шарлотта все время вспоминала о чем-то очень приятном. Еще Эмили отметила, что на их индивидуальные занятия с месье Эже – бывшие предметом зависти и раздражения со стороны остальных девочек – Шарлотта всегда приходила на несколько минут раньше положенного срока. Учитель делал то же самое, и, когда в классе появлялась Эмили, у обоих – хотя они и находились на почтительном расстоянии друг от друга – был такой вид, будто их застали за чем-то непозволительным. Она решила пристальнее понаблюдать за этими двумя: Шарлотту всегда бросает из одной крайности в другую, то она отдается вселенской тоске, то обуреваема новыми грандиозными планами, и никогда не знаешь, чего от нее ожидать в следующую минуту. Хотя необузданной и порывистой в семье считалась как раз Эмили, она-то хорошо знала, какой нетерпимой и страстной может быть старшая сестра. Однажды, в пансионе Роу-Хед, она была так занята собственными переживаниями и видениями (испуганные ученики утверждали потом, что Шарлотта впадала в настоящий транс), что проглядела тяжкую болезнь находившейся рядом Энн, которая чуть не умерла и даже уже причастилась.

Апрель 1842 года выдался в Брюсселе на редкость теплым, и все, учителя и ученицы, стремились как можно больше времени проводить в саду, где по краям дорожек из белого гравия уже вовсю цвели первоцветы; жасмин, спиреи и виноград сплошь покрылись ярко-зеленой листвой и сирень уже выбросила свои лиловые кисточки. Мадам Эже 28 марта родила наконец сына (у супругов были три девочки), которого назвали Проспером Эдуардом Августином. У нее что-то не ладилось с кормлением, и она почти не выходила из своих комнат. Константин же, напротив, был необычайно весел, приветлив и особенно много времени проводил в пансионе для девочек, иногда даже пропуская занятия в соседнем мужском Королевском колледже, что было для него чем-то из ряда вон выходящим. Похоже, в отсутствие всевидящего ока строгой мадам все расслабились и решили просто радоваться жизни и весеннему солнцу.