Шарм, или Последняя невеста

Олеся знает, как я не приветствую черное бесконечное горе по умершему. Я не хочу, чтобы отец мучился от наших тоскливых рож. Он бы не хотел этого. Ему при жизни боли хватило, и я даже верю, что они с мамой теперь вместе.

– С наступающим Новым годом, – чуть осипшим голосом говорит тетя и приподнимает бокал повыше. Смотрит на нас с Генри, как на ряженых, и в ее светлых глазах стынут слезы. – Пусть ваша любовь крепнет день за днем.

Я смущенно опускаю голову и замечаю, как дергается перемотанный бинтом кулак Севера, сжимаясь на колене до побелевших костяшек.

Артур сверлит жениха холодным взглядом из-под отросшей челки. Ну, хоть молчит, и на том спасибо, а то остряк стал, Боже упаси!

С одной стороны, они – свои, но чувствую себя, как под расстрелом. Каждое движение и эмоция, как на ладони. И после смерти папы я чувствую жуткую уязвимость: будто пустота какая-то внутри появилась. Боюсь, что темнота прольется и заполонит душу, не оставив рассвету и шанса.

Давид занят худющей пассией: обхаживает ее, накладывает салаты, что-то воркует тихо-тихо. А мне она не импонирует, но вмешиваться и советовать не собираюсь. Тем более, я в сердечных делах тот еще профан.

– Ой, я не ем майонез, это же вре-е-едно, – тянет Алина и показушно хлопает напомаженными глазками и дует неприятный рот.

Ужас, где ее врач отрыл? Он такой симпатяга, шебутной и веселый – ему совсем другая женщина нужна.

Девушка снова что-то блеет: лучше бы вообще молчала, толку было бы больше. И так это противно, что мне хочется съязвить. Я даже губы поджимаю, чтобы сдержаться.

– Вредная ты и противная, – режет правду Артур и смотрит на Алину впритык. Тетя цыкает, но брату хоть бы хны: – Тебе холестерин в соусе уже погоду не сделает, ты же от истощения скоро загнешься. Эти кости и синюшная кожа – это катастрофически мерзко.

Давид поднимает голову. Сейчас будет скандал. И Генри молчит, словно в воду опущенный, и тихо жует жареное мясо.

Хороший Новый год – ничего не скажешь… Хотя когда у меня был лучше?

– А ты, смотрю, разбираешься в женщинах, – улыбается на одну сторону врач и подмигивает мне. – Сестренка твоя намного интересней, но, жаль, уже занята. Но это же не проблема…

У Генри вилка чуть сильней ударяется о тарелку, а мне внезапно хочется Давиду подыграть.

– Мой жених не стена… – но по прищуренному взгляду друга Севера понимаю, что перегнула палку. – А скала, – заканчиваю мысль. – Так что, и не мечтай, доктор Айболит.

– Эх, – Давид чуть отклоняется и, запрокидывая руки за голову, вытягивается во весь свой двухметровый рост. – Вырвала надежду с корнем. А мне говорили, что ты добрая.

– Да где там она добрая? – в кухню, с душой нараспашку, заходит Женя. В руках толстые пакеты. Он забрасывает их на рабочий стол и поворачивается к нам.

Небесно-голубая рубашка чуть расстегнута, и под ней виднеется золотая цепочка с крестиком, что путается в мелких волосках на худощавой груди.

– Забрала нагло у меня напарника, заперла его в доме и не отпускает, а мне пришлось в предпраздничный день дежурить и отбиваться от клиентов и инвесторов. Они меня там чуть не задушили с этими деньгами, кредитами, ремонтами и всякой ересью типа: «Моя дочка будет учиться рисовать в вашей школе», – он завышает голос и кривляется. – А-а-а, и это все перед Новым годом решать!

Он здоровается с мужчинами рукопожатием, кланяется жеманно перед тетей Лесей и девушкой Давида, а мне целует тыльную сторону ладони, чем вводит в ступор. Зачем выделил среди остальных?

Женя садится возле Артура, подает и ему руку.

– Крепкий. Смелый. Ты мне нравишься. Ну, так что? Выпьем? – обводит всех светлым взглядом. – Чего все притихли?

Мы настороженно переглядываемся. Не понимаю откуда за столом вот такая тяжелая атмосфера, словно сейчас произойдет что-то плохое. Алина закатывает глаза, а Артур фыркает и бормочет: «У кого-то очень скудный вкус».

Генри молчит и сверлит глазами Давида. Ревнует, что ли? Так повода же нет.

– О, слушайте! – Женя запускает пальцы в короткие волосы, отряхивается немного и поднимает наполненный красным вином бокал. – Один работник очень любил своего хозяина. Ценил его, делал все, что тот пожелает. Короче, настоящий слуга, – Ильховский прорезает взглядом воздух кухни и сцепляется глазами с Генри. – И хозяин однажды спросил: «Почему ты меня вечно хвалишь? Неужели я идеален, и ты не видишь мои недостатки? Ведь если видишь мои изъяны и пороки и не помогаешь мне исправиться, значит, ты меня предаешь». Вот такой мудрый и справедливый был хозяин. Выпьем за справедливость?!

– Отличный тост, – Давид тянется. Звонко перекликаются бокалы.

Генри тоже цокает своим, но не пьет – так и ставит напиток на стол.

– Главное, говорящий, – проговаривает он недовольно. – Ты в кабинете порядок навел?

– Ты не исправим, Север, – ворчит Женя и усаживается поудобней, строит глазки Алине, а она в миг краснеет и ведет тощим плечом.

– Еще один герой-безвкусица, – припечатывает Артур, и его осаживает тетя Леся:

– Веди себя прилично.

Парень лишь складывает руки на груди и дует губы.

– Может, правила мне распишешь? Мама-не-мама.