Шарм, или Последняя невеста

Лезу в стол и достаю упаковку салфеток. Позволяю Лере самой поухаживать за собой, а затем несу ее на диван. Впитываю в себя ее сладкий разгоряченный аромат кожи и ромашковых волос.

– А теперь ничего не бойся, – развожу ее ноги.

Она как прекрасный бутон, с каждым днем раскрывается и расцветает. Ее запах, ее тепло. Мне нравится в ней каждая клеточка. И немного больше. Рядом с ней все оживает. Даже цветы, что погибли от моей неуклюжести, подняли стебельки и выпустили новые ростки, распушили листья и позеленели. Чу-де-са.

Лера откидывается на диван, расставляет в стороны руки и прикрывает глаза, пряча за густыми ресницами холодно-стылую синеву.

Теперь я не спешу, хотя ноги и бедра все еще сводит истомой и желанием. Я будто не кончил, все равно снова ее хочу.

Целую набухшую горошину, посасываю и прикусываю до легкой дрожи. Лера ахает и вьется, как лиана, изгибаясь под моими ладонями. Складки не трогаю, чтобы не тревожить и не сделать неприятно, а только ласкаю кожу рядом и целую-целую-целую. Пока невеста не взрывается под моими губами ошеломительным оргазмом и выпускает из груди хрипло-сдавленный крик. Она вздрагивает, кусает кулачок, чтобы заглушить свои стоны, и снова вздрагивает. Так сильно, что меня чуть не откидывает назад от ее мощи.

Мой невеста – прекрасная женщина, и я безумно в нее влюблен.

И что мне с этим делать?

Глава 46. Валерия

Скелетина-Алина выскальзывает на улицу первая, не прощаясь. Ну, и Бог с ней, вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся.

Давид как-то странно смотрит на Генри, а на выходе что-то быстро и некультурно шепчет ему на ухо. От наклона головы черные растрепанные волосы накрывают высокий лоб и прячут хитрые светлые глаза.

Север зло и неразборчиво шикает в ответ, кисло морщится и выталкивает друга на улицу взашей. Кажется, врач прилично перепил сегодня, еле на ногах стоит, но дерзкие слова все равно сыпятся из его рта. Могу себе только представить, что он там брякнул, отчего Генри чуть ли не позеленел.

И, вяло отмахнувшись от предложения Генри подбросить их на авто, Давид и его пассия уходят за пределы особняка, и серо-мглистое молоко ночи постепенно поглощает темные фигуры, будто соляная кислота.

Гости один за одним рассеиваются в городской перевязке дорог. Егор так и не появляется, будто спрятался в сторожке, как в панцире. Даже провожать не выходит. Мельком замечаю его в окне, но он быстро заходит вглубь здания, а я не смею пресыщать эмоции Генри своим интересом к лучшему другу.

Да и в голове и мыслях такой сумбур, что не до Егора. Отчего он не вышел к столу, я узнаю позже.

Женя предлагает провести домой моих родных, мол, ему все равно по пути, за руль выпившим не сесть.

Тетя с братом, обняв меня на прощание, уходят с Ильховским. Я еще долго вслушиваюсь в шуточки, что так и выстреливают из его взбалмошной головы. Чудик.

Генри держится рядом, кусает до красноты губы и старается не смотреть мне в глаза. И не приближается. То ли боится, то ли… Не хочу думать о том, что наше несчастье неизбежно, но все время возвращаюсь к нему. Шарм. Шарм. Шарм… Как шрам, что был когда-то глубокой раной, а сейчас грубо-нелепо затянулся и продолжает ныть… ныть… ныть… Особенно на плохую погоду.

Холодную и вязкую кутерьму Нового года взбивают несколько мощных залпов салюта. Я вздрагиваю, неосознанно обнимаю себя и сгибаю вперед плечи. Страшно. Грустно. И совсем не хочется радоваться.

Что за тайну хранит мой жених? И, похоже, хранит не один.

Ночь скрипит снегом, хрустит морозом и застывает на губах необоснованной горечью. Что-то все время идет не так. И сердце колотится, не хуже толкачика в ступе. Бух-бух-бух!

Неожиданно понимаю, что праздник сегодня совсем не праздник, что счастье – призрачный шанс, что любовь, что я пустила в свою душу, – хрупкая, незащищенная.

Вот такой мой Новый год – исполнение желаний и надежд.

За-блу-жде-ни-е.

Вспоминаю, что даже восемнадцатый отмечали теплее.

Мы с папой долго смотрели «Голубой огонек», кушали легкие закуски и попивали апельсиновый фреш. Потом он дремал в кресле, а я много писала и мечтала о своем девичьем счастье. Даже грезы о любви выливала в первые блоги: мечтами делилась, переживаниями.

Валентина с дочерью грели в этот раз свои кости где-то в теплых краях. Отец был не против их поездок, даже сам их туда отправил, и сейчас мне кажется, что он просто хотел побыть со мной вдвоем.

– Вот встретишь мужчину, – вдруг сказал папа и вгляделся в мерцающие огни на елке, – и оставишь меня. Я буду очень скучать, моя Леруся, – он протянул тонкокожую ладонь и попросил присесть рядом. – Как скучаю за твоей мамой. Немного не так, но все равно похоже…

– Все еще любишь ее? – заглядываю в выгоревшие серые глаза. Это у мамы были голубые, как у меня, а у отца стылые, как серебро. У Артура такие.

Папа заулыбался и, дрожащей слабой рукой поправив мне локоны, завел их за ухо.

– Всегда любил и никогда не перестану.

– А как же?… – я показала в сторону, где в конце коридора пряталась спальня мачехи.