Шарманщик

– Мне никогда не было так хорошо, – говоришь ты и снова проваливаешься в какую-то бесконечную пустоту, где нет ничего определенного, лишь ты и яркие сочные краски, наполняющие эту жизнь. Твою жизнь. И ты часть этой жизни, и она часть тебя. И так будет, пока есть ангел с пышным бюстом и волосами – звездами. Он будет приходить каждый раз, как только ты начнешь возвращаться. И губы ее будут нежно что-то нашептывать, возвращая тебя в твой прекрасный сон. В мир без боли, слез и безумия. В мир, где есть лишь необъятная свобода снежных вершин и голубого неба… Бесконечность…

* * *

Отец держит тебя за руку, помогая сесть в кровати.

– Мы справимся, Ян, – говорит он. – Обязательно справимся.

Спрашиваешь его:

– Как долго я спал?

– Не думай об этом, – говорит он.

Ты смотришь за окно. Зимнее солнце слепит глаза.

– Я хочу знать, – шепчешь ты.

– Я знаю, – говорит отец.

– Я хочу знать! – требуешь ты.

– Я знаю, – шепчет отец.

– Я хочу знать… – и глаза закрываются. И никакое солнце не сможет рассеять этот мрак. Это безумие… – Что я наделал?!

– Это не ты, Ян. Не ты.

– Что я наделал?!

– Они заставили тебя. Они контролировали тебя.

– Что я наделал?!!! – орешь ты до хрипоты в горле и пытаешься сопротивляться медсестре-ангелу снова отправить тебя в страну грез. – Что я наделал?! Чтооооооооо?!

И нет больше глубоких и спокойных снов. Нет больше прежних красок. Ты ползешь по залитым кровью горам к недосягаемой вершине, проткнувшей жирное брюхо почерневшего, разлагающегося неба, из раны которого нескончаемым потоком вытекают кровавые выделения, смешанные с гноем и внутренностями. И боль пронзает твое истерзанное острыми камнями тело, и голод скручивает желудок. И нет шанса добраться до вершины, не утолив голод. И нет способа набить желудок, кроме как заполнив его гноем и кровью, сочащимися из неба. И нет этому конца…

– Ян!

– Я больше не могу.

– Ян, я с тобой.

– Я больше не могу!!! – и крик разлепляет склеенные веки. – Отец! Почему ты оставил меня, Отец?!

– Я с тобой, Ян.

– Почему ты позволил мне уйти?!

– Я рядом.

– Почему?! – орешь ты, пока голос не срывается на хрип.

И медсестра-демон бежит делать тебе укол… И все это не имеет смысла. И все это лишь пыль в темных углах, в которые никто не заглядывает. И нет спасения из этого дома. Дома плоти твоей. И ты заперт в нем, пока жизнь не оставит тебя. И ты кричишь, что хочешь умереть. Умереть и освободиться. Неважно как. Лишь бы уйти. Навсегда. В пустоту.

– Я мог бы вовсе не существовать, – шепчешь ты, и твой отец плачет где-то за сотни световых лет от тебя. Плачет и в бессилии сжимает твои руки.

И только поэтому ты хочешь жить. Не ради себя, а ради тех, кому ты нужен. И все друзья, которых уже давно нет, ненавидят тебя за эту трусость. И даже девочка-азиатка, которую вы насиловали и пытали под ясенем, смеется над тобой.

– Пошла к черту! – кричишь ты.

И кто-то с неба вкладывает в твои руки штурмовую винтовку. И ты бежишь вперед, убивая всех на своем пути. И небо смеется, забавляясь над твоим безумным гневом. И ему все равно…

– Расскажи мне о Харрисе, Ян. Расскажи о Миранде Чжунг, – требует небо. – Как давно ты им служишь? Как давно продал им свою душу?

– Я не помню! – кричишь ты. – Я не знаю!

– Так вспомни! – громыхает небо.

– Я не могу!

– Вспомни!

– Не могу!!!

И заклинившая винтовка обжигает руки, когда ты перехватываешь ее за раскаленный ствол, чтобы проломить прикладом голову еще одному не желающему умирать другу.

– Сдохни! – орешь ты, вколачивая его в землю. – Сдоооохниииии!!!

– Вот тебе нож, Ян, – говорит небо, протягивая в длани своей бесценный подарок.

– Я больше так не могу! – кричишь ты, но продолжаешь убивать.

Продолжаешь, потому что хочешь сдохнуть, но ты уже не принадлежишь себе. Ты разделился на сотни, тысячи тел в залитой кровью форме, которые бегут среди взрывов и мертвецов, чтобы нести смерть всем, кого встретят на своем пути. И ты убиваешь их, упиваясь этим диким экстазом бесконечного самоистязания, которое в своем однообразии уходит за горизонт. И не будет этому конца, пока ты не убьешь всех, кто был когда-то тобой. И лишь в конце тебе будет позволено умереть, а до тех пор ты обречен жить вечно. И никакие крики не помогут. Ты приговорен к пожизненному созерцанию своей собственной смерти.

– Спаси меня! Спааасии!

Но небо молчит. Вернее, не молчит, а поет как-то тупо и неуместно, сорванным голосом Майка:

Падение!
Нынче тьма начинает набирать силу.
Задержи дыхание, это далеко не конец.
Оставь потерянных и погибших позади,
Теперь у тебя есть шанс найти укрытие.
Я не желаю менять мир,
Я просто хочу оставить его более холодным.
Подожги запал и сожги все,
Иди по дороге, которая никуда не ведет…

* * *

– Ян, очнись! – слышишь ты знакомый голос. – Очнись, я не смогу тащить тебя так долго – ты слишком тяжелый!