Шаромыжники

Соперник у меня был достойный и, как сказал, вернее, скажет поэт, "не раз клонилась пред грозою то их, то наша сторона". Тем не менее в итоге мне удалось загнать белого короля в "крепость" из трёх его фигур, выходы их которой оказались под прямыми ударами чёрных королевы и ладьи, а в случае движения любая белая фигура была бы с аппетитом "съедена", тем самым бросая "монарха" на окончательное растерзание…

— Сегодня удача повернулась спиной ко мне, Джордж! Но помните: за мной реванш-игра!

— Всегда рад.

Похоже, Смоллет ничуть не расстроен проигрышем, а ведь на столе сейчас сто тридцать долларов, половина из которых ещё утром принадлежала ему. Елки-палки, а ведь перед прыжком сюда Додик выдал мне только тридцать семь с полтиной, и Владимирыч утверждал, что это очень хорошие деньги! А это и вправду так: за дилижанс от Нью-Йорка сюда мы заплатили по доллару двадцать три цента с носа, две комнатки на втором этаже таверны — "люкс" в здешнем понимании — сорок центов в сутки с двоих. Да тут и без торговли прожить можно! Вот только с шахматистами в Америке напряг… Придётся ездить по штатам с сеансами одновременной игры, как Остапу Бендеру. Пока не начнут узнавать и бить…

— А скажите, Джордж, где вы приобрели такой оригинальный игровой комплект? Неплохо вырезано, хотя и несколько примитивно. Мне, как моряку, особенно понравились взломщики, превратившиеся в летящие по волнам корабли. Как вы сказали? Ladya?

— Ладья. Хотя фигуры больше напоминают каравеллы. Настоящая же ладья выглядит примерно так…

Я обмакнул палец в недопитое пиво и прямо на столешнице изобразил силуэт древнерусского судна с раздувшимся от ветра парусом.

— А шахматы я вырезал сам, со скуки. По дороге во время остановок дилижанса почти нечем себя занять, а резьба по дереву заставляет сосредоточиться и отвлекает от дорожной рутины. А знаете что, Билл? Забирайте их себе! Пусть будет подарок на память о нашем добром знакомстве.

Майкл Шеваль, почтальон-путешественник

Штат Массачусетс, полуостров Шойдик, опушка леса и побережье Атлантического океана, 13 января 1814.

 В детстве я любил Старый Новый год, тот самый, "по старому стилю", который жители Балканского полуострова называют также "Русским Новым годом", поскольку традицию этого празднования завезли в те края семьи бежавших из Крыма врангелевцев. В этот день вся семья собиралась за праздничным столом, главным украшением которого были две старинные прабабушкины супницы, выменянные, по семейному преданию в Гражданскую на мешок муки и четверть пуда сала у изголодавшихся белогвардейцев-окруженцев, скрывавшихся в зимнюю пору от красных в соседнем овине. Когда пришло весеннее тепло, окруженцы подались куда-то, а супницы и пяток серебряных вилок остались в избе. А уж где беляки добыли ту посуду и как умудрились сохранить во время драпа — навеки осталось тайной истории. Вот эти-то исторические посудины и красовались у нас в центре стола, источая ароматный пар вареников. Те были традиционно двух сортов: со сладким творогом и с картошкой. "Картопляные" иногда скрывали в себе сюрпризы: то горошину, то перец, то монетку — алюминиевый пфенниг, привезённый ещё до моего рождения отцом из ГДР. Как-то так получалось, что вареник с монеткой чаще всего оказывался на моей тарелке. Пфенниг этот у меня изымался, а взамен торжественно вручался полиэтиленовый пакетик, называвшийся отчего-то "венгеркой" с новеньким блестящим, словно серебро, юбилейным рублём, который я дня три-четыре везде таскал с собой, хвастаясь приятелям, а после помещал в специальный альбомчик для монет, с вытисненным на пластмассовой обложке силуэтом Петропавловской крепости над словом "Ленинград". Если отец не был в это время в дальних командировках, неся блага цивилизации в страну, только начинающую выбираться из азиатской средневековой дикости, то по вечерам на Старый Новый год вся семья выбиралась на непонятно как затесавшийся среди городских построек пустырь, где мы радостно устраивали фейерверк, запуская в небо ракеты — как штатные сигнальные, так и самодельные, под батиным строгим приглядом сварганенные из тридцатисантиметровых картонных шпулек, подобранных за размещавшейся неподалёку (шустрому пацану "семь вёрст — не крюк"), которые снаряжались псевдопорохом из спичечных головок, марганцовки и некоторых других элементов столь же безобидного назначения. Отец, сам росший после войны и насмотревшийся на ровесников, получивших увечья при возне со всяческими боеприпасами, щедро усеивавшими окрестности в местах боёв и бомбёжек, сделал из этого соответствующие выводы. И понимая, что мальчишечий интерес ко всякого рода "бабахам" невозможно выколотить ремнём, предпочёл самолично возглавить процесс изготовления и применения подобной пиротехники. Одно время в школе я даже задумывался, не попроситься ли в военкомате на службу в сапёры. Но… небо тянуло сильнее!