Шартрская школа

В Южной Италии начали переводить с арабского на латынь медицинские тексты, а заодно с ними был переведен с греческого трактат «О природе человека» Немезия Эмесского, т.е. по сути святоотеческий текст, дававший обоснование благородства человека как венца творения с использованием терминологии той же греко-римской медицины, взбудоражившей воображение сначала первых медиков Салерно, затем — того же Гильома Коншского. Неслучайно его «Философия» описывает и строение мира и строение человека подобно тому, как в литературной, сочетающей поэзию и прозу форме, такое же описание космоса даст двумя десятилетиями позже Бернард Сильвестр, с «Философией» наверняка хорошо знакомый. Если Бернард выступает поэтом, то Гильом — «физиком». Но этот «физик», подобно салернским медикам того же столетия, называвшим себя так же, изучает и мироздание, и человека. Его описание мирового устройства, machina mundi, еще не выводит Творца «за скобки», как осмелится сделать ближе к концу столетия Урсон Салернский [Urso. 43-44]. Но для Гильома, всемогущество Бога уже не служит, как у Отцов, аргументом в споре.

Повествование в «Философии» зачастую строится в форме диалога то с незримым учеником, то с незримыми оппонентами. И тому, и другому автор все время что-то доказывает, оттачивая свой язык, словно меч. В этой диалогичности связь ранней, «несовершенной», по его же словам, «Философии» с поздним, как бы «зрелым» «Драгматиконом». Только во втором собеседники названы, а в первой представлена живая семинарская дискуссия, участники которой представляют аргументы за и против, подобно абеляровскому «Sic et non».

По язвительности, с которой в «Философию» вплетается понятная его ученикам античная сатира (Гильом комментировал Ювенала в классе), по всей ее литературной тональности можно догадаться, что автору было с кем спорить. Кто тот не названный «некто» или «иной», тот quidam, который вечно противоречит всему, что излагает автор? Очевидно, что речь о том, кто имеет право обвинять в ереси, т.е. если не о цензорах в современном смысле слова, то о ревнителях, хранителях правоверия. Среди них — св. Бернард Клервоский и его друг и последователь Гильом из Сен-Тьерри, ответивший, пусть не сразу, на «Философию» полемическим посланием.

Наш перевод выполнен по изданию: Wilhelm von Conches. Philosophia / Ed. Gr. Maurach. Pretoria, 1980. Мы учли его перевод на немецкий, а также переводы на итальянский (Макканьоло) и частичный французский перевод Лемуана.

Теодорих Шартрский Трактат о шести днях творения

Теодорих Шартрский (последняя четверть XI — ок. 1155) родился в Бретани, «среди варваров», как он сам говорил. Как и его земляк Абеляр, Теодорих учился, а затем преподавал в Париже. С 1141 г. он архидиакон и канцлер Шартрского собора, сменив на этой высокой должности Жильбера Порретанского. Скорее всего, он перенял и манеру преподавания, и часть философских интересов у своего старшего брата, Бернарда Шартрского, о котором многочисленные ученики хранили светлые воспоминания.

Теодориха уже тогда, в середине XII столетия, считали одним из первооткрывателей Платона и Аристотеля. Тем самым подчеркивалась его роль реформатора в важнейших разделах философии — космологии и логике. Славянин Герман Каринтийский, один из первых крупных переводчиков астрономических и математических текстов, посвящая ему перевод птолемеевской «Планисферы», писал, что Теодорих «вернул с небес людям душу Платона». Иоанн Солсберийский, учившийся в Шартре, называл его «старательнейшим ученым». Кларембальд Аррасский говорил о своем учителе как о «крупнейшем философе Европы». Бернард Сильвестр посвятил ему «Космографию». Такие уважительные отклики свидетельствуют о значении Теодориха для европейской науки, о котором не следует судить по его не слишком обширному наследию, дошедшему до наших дней.