Шартрская школа

В XIII столетии такие естественнонаучные объяснения уже стали почти традиционными, во всяком случае, модно было «говорить согласно природе», naturaliter loqui, но около 1140 г. это было новшеством. Четыре стихии — «как бы» действующие причины, огонь «совершенно активен», земля «совершенно пассивна». Впервые ставя знак равенства между физическим толкованием и буквальным, Теодорих фактически вывел свое изложение из многовековой традиции «шестодневов», а его сочинение можно считать комментарием только формально. В перспективе истории европейской научной мысли «Трактат о шести днях творения» стоит в начале современной физики, для него библейский рассказ — лишь отправная точка для решения вопросов, выходящих за рамки комментария текста. Новаторство «Трактата» чувствовали уже современники и последователи шартрского философа.

Наш перевод выполнен по подготовленному Николаусом Херингом критическому изданию в его последней редакции: Commentaries on Boethius by Thierry of Chartres and his School / Ed. N. Häring. Toronto. 1971. P. 555-575. Мы учитывали также переводы и комментарии на итальянский Макканьоло [II divino e il megacosmo. 179-206] и французский Лемуана [L’Ecole de Chartres. 122-148]. Впервые предлагаемый перевод был напечатан в 2009 г.: Воскобойников О.С., Соколов П.В. Трактат Теодориха Шартрского «О шести днях творения» // Культура интерпретации до начала Нового времени / Науч, ред. О.С. Воскобойников, Ю.В. Иванова. Μ., 2009. С. 241-270. Для настоящего издания в нем исправлен ряд неточностей, дополнен комментарий.

Бернард Сильвестр Космография

О жизни Бернарда Сильвестра известно совсем немного. Он преподавал риторику и грамматику, скорее всего в Туре, городе св. Мартина, крупном культурном центре со времен Карла Великого. В 1125-1133 гг. архиепископом здесь служил Хильдеберт Лаварденский, лучший поэт и тонкий богослов своего времени. Очевидно, что Бернарду было у кого перенять мастерство. К середине века Тур стал средоточием преподавания риторики, возможно, что для школы Бернард написал небольшой учебник «Цветы риторики», самый ранний на французской почве трактат на эту тему, но «Искусство риторики» (ars dictaminis), изданный под его именем ([Brini Savorelli]), точно не его. Но даже если атрибуция учебников и комментариев на классиков («Энеиду» и «Бракосочетание Филологии и Меркурия») остается спорной, не оставляет сомнений авторитет Бернарда Сильвестра именно как знатока классической словесности и мастера слова: такие крупные теоретики риторики и поэтики, как Матвей Вандомский, Готфрид Винсальвский (см. о них: [Гаспаров 1986]) и Гервазий из Мелкли признавали свой долг по отношению к Бернарду, а его «Космографию» цитировали как поэтический шедевр. По уровню дарования с ним в этот великий век латинской поэзии сравнятся разве что поколением раньше «поэты Луары» Хильдеберт и Бальдрик Бургейльский, а поколением позже — Алан Лилльский, Архипиита, тот же Матвей Вандомский. Не менее знаменитый аланов «Плач Природы» можно считать литературно-философским ответом на «Космографию».

Вдохновленная целым рядом античных текстов, «Космография» сыграла огромную роль в рецепции на средневековом Западе мифологии древних, астрологии, не христианских по своему происхождению доктрин и образов, рецепции, без которой возрождение и бытование классической традиции в Новое время было бы немыслимо. Это памятник одновременно очень зрелой философской мысли, реагирующей на все актуальные вопросы своего времени, и не подчиняющегося никаким догмам литературного воображения.

Бернард, преподававший в Туре, был связан и с географически близким Шартром и его блестящими учеными. Посвящение «Космографии» Теодориху Шартрскому говорит само за себя и одновременно является важным критерием датировки: логично предположить, что она написана во второй половине 1140-х годов. Тогда же во время поездки по Северной Франции «Космографию» слушал (возможно, в авторском исполнении, учитывая значимость аудитории) папа Евгений III, пизанский цистерцианец с широким культурным горизонтом. Хотя рассказывает об этом лишь одна глосса в одной из 50 дошедших до нас рукописей, для судьбы сочинения такое событие равнялось путевке в жизнь: папское одобрение, несомненно, передавалось из уст в уста.