Шартрская школа

Аполлон побуждает его [96] «искать старинную матерь». Две старинные матери, то есть две области, Крит и Италия, суть два Энеевых начала — природа тела и души. Под Критом мы понимаем телесную природу, которая есть некое начало временной жизни Энея. Ее имя, Крит (Creta), антифрастическое — как бы cresis theos, то есть «божественный суд»[482]. Ведь телесная природа плохо судит о божественном, ценя его ниже временного. Под Италией, которая переводится как «возрастание», понимается божественная природа, которая есть разумность, бессмертие, сила (virtus), знание. Ее-то и велит искать Аполлон, то есть мудрость. Ведь мудрость побуждает человека любить божественное. Но так как Эней неверно понимает оракул, то, хотя ему велено идти в Италию, ищет Крит. Относительно Аполлонова оракула заблуждаются так: мудрость спрашивает человека, как написано у Боэция, есть ли у него что-то драгоценнее, чем он сам[483]. А когда он отвечает: «Совсем нет», она велит ему искать блаженство в себе самом. Он же, понимая «в себе» как «в природе своего тела», а не «в природе духа», полностью спускается в вожделения плоти. Вот и Эней, когда ему велено идти в Италию, приходит на Крит. Но так как царствовать там он не может, то боги, коих он носит с собой, указуют ему уйти. Ведь до тех пор, пока дух ищет своего блага в плотской природе, он не властвует, но скорее рабствует стольким господам, сколько у него пороков. Поэтому знания и добродетели, которые носит с собой божественный ум, указуют ему бежать от плоти.

[210] Он приходит на Строфады. Stropha толкуется как «поворот»[484], a idor — «вода», откуда ydromantia — «гадание на воде». Поэтому Строфадами, т.е. «поворотами воды», названы острова, так как они крутят воду в водовороте. Под ними мы понимаем круговращения пороков, ведь под водой мы разумеем пороки, которые суть кораблекрушения Энея. Они называются островами, то есть помещенными в пучине[485] жизни. Когда Эней устремляется с Крита в Италию, бури относят его к этим островам. Ведь когда он устремляется от плотской природы к духовной, бури, то есть обрушивающиеся на него волнения плоти, относят его назад к порокам. Если сластолюбец намеревается прийти к чистой жизни, поднимается волнение плоти, которое его понуждает, сделав поворот, вернуться к сластолюбию. Таково, например, это волнение: он помышляет, сколь велика трудность безбрачной жизни и сколь велика плотская радость в сластолюбии. Это помышление и понуждает его повернуть вспять к сластолюбию. Таким образом, когда Эней устремляется с Крита к Италии, бури относят его к островам Строфадам. [212] О Гарпиях, коих он там находит, мы скажем в шестой книге[486].

[569] Он видит Циклопов. Имя Циклопов — как бы cyclopolis, то есть «множество кругов»[487], под которым мы понимаем множество круговращений, претерпеваемых юношами. [655] Он видит Полифема, коему Улисс выколол глаз и оставил там Ахеменида.

Улисс привел свои корабли к острову, где нашел Цирцею, дочь Солнца, превратившую его спутников своим питьем. По совету Меркурия Улисс отвергает это питье и остается как был. По его же совету он бежит от Цирцеи и причаливает к Этне. Там находит одноглазого Полифема. В отмщение за спутников, которых тот сожрал, Улисс выкалывает ему глаз и оставляет там Ахеменида. Имя Улисса — как бы olonsenos, «знание всего»[488], то есть мудрец, поскольку он опытен во всем. Он привел корабль, то есть желание, к острову. Островом, как бы «в пучине помещенным», называется земля, которую отовсюду обходят моря. На этом острове царствует Цирцея, то есть изобилие земных благ, которое зовется circes, как бы cirocrisis, то есть «суд рук»[489], ибо об изобилии земных благ судят по трудам рук. Она именуется дочерью Солнца, так как всякое изобилие порождается от семени его, то есть от солнечного тепла, действующего на землю. Она подает питье из злаков, то есть удовольствия от временных благ, от коих сотоварищи Улисса, то есть сотоварищи мудреца, то есть неразумные, превращаются в зверей. Зверь возникает из человека, когда человек, бывший по природе разумным и бессмертным благодаря душе, делается неразумным и смертным из-за чрезмерного услаждения временными вещами. Ведь кто в большей степени зверь, чем тот, кому подходит определение зверя? Кто в большей степени зверь, чем тот, кому присуща природа зверя и кто не имеет ничего от человека, кроме внешности? Превращаются они в разные роды зверей — одни в свиней, другие во львов, иные в собак, иные в лисиц. Это ясно излагает Боэций, говоря: «Если кто грузнет в гнусных и нечистых удовольствиях, подобен свинье; движим яростью — мнится, что носит в себе дух льва; обращается к языку свары — лающий пес; кознодей, радуется тайным коварствам — следует нравам лисы»[490]. Улисс же, отвергнув наслаждения, остается разумным. О Меркурии, по чьему совету он так поступил, мы скажем в четвертой книге[491].