Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

Протяжные и мелодичные, нехитрые сигналы трубача кавполка в трудные походные дни, а скорее ночи, доходили до сердца каждого конника, тревожили его душу. Почти к каждому сигналу горниста для лучшего запоминания были и словесные приложения. Кроме общеизвестных по большим и малым парадам сигналов — «Слушайте все!» и других, мне особенно запомнились сигналы нашей дивизии «Седловка!» и «Сбор командиров!».

«Седловка!» — протяжный мелодичный сигнал поднимал как по тревоге невыспавшихся бойцов, заставляя их не мешкая седлать коней, запрягать их в тачанки, боевые брички и орудия. Вечером, перед закатом солнца, где–то за селом, на хуторе или немецком фольварке, горнист подавал приказ командира полка, предвещающий поход в тыл противника, скоротечные встречные бои, а иногда и затяжные бои.

Запомнился и бодрый, задорный, веселый сигнал — «Сбор командиров!». В походе он предвещал скорую остановку на дневку или на кратковременный отдых. Усталые бойцы с надеждой провожали взглядом командиров, которые, пришпорив коней, спешили в голову колонны к командиру полка для получения необходимого приказа по размещению подразделений на дневке. «Ко–ман–диры, ко–ман–ди–ры, собе–ри–тесь, собе–ри–тесь! .. » — выводил трубач. Иногда сигнал заканчивался протяжным — «Ка–саа–ет–ся всех!», то есть всех офицеров полка. Эти сигналы, как правило, подавались за 3–5 км до остановки на дневку или до места сосредоточения перед вводом в прорыв.

После недолгих сборов батарея вытянулась (построилась) в походную колонну и заняла свое место в общей колонне полка. Стало совсем темно, и только пофыркивание коней да приглушенный стук колес боевых бричек говорил о продвижении полка. Всю ночь не переставая шел холодный дождь. Грунтовые дороги совместными действиями конских копыт, колес и дождя развезло так, что они превратились в сплошную реку жидкой грязи. Глубина этой грязной жижи доходила до боевых осей орудий, и орудия даже не катились, а плыли по этой бесконечной топкой реке–дороге. Несмотря на плащ–палатки и плащ–накидки, которыми мы укрывались поверх шинели, на нас не осталось ни одной сухой нитки. В сапогах хлюпало. К рассвету похолодало , вместо дождя с неба посыпалась острая, колючая снежная крупа. Плащ–палатки и шинели замерзли и стали на нас колом. Двигаться стало все труднее и труднее. Мы все промерзли, как говорится, до мозга костей. Люди и лошади с нетерпением ждали сигнала трубача «Сбор командиров!» И вот долгожданный сигнал: «Командиры … Командиры … Соберитесь … Соберитесь!» — выводил трубач, двигаясь вдоль колонны. Значит, скоро остановка, и мы сможем переобуться, просушиться, обогреться и отдохнуть. Место для дневки нашей батареи было отведено у двух уцелевших домов. Поскольку у меня пока еще не было определенных обязанностей, Кучмар предложил мне обогреться, привести себя в порядок и просушиться В одном из домов. Для меня это было очень кстати, и я направился в ближайший дом.

В избе на полу лежали вповалку конники ранее прибывшего сюда эскадрона. Было здесь тепло и сухо, но воздух такой густой, настолько спертый, тяжелы, что хоть топор вешай. С русской печки свешивались две детские головки. Глазенки детей с любопытством разглядывали спящих бойцов. Сердобольная хозяйка предложила мне раздеться, снять сапоги и просушить все на печке. «Да И сам полезай на печь к ребятам, пока все просохнет, там согреешься и поспишь». Я не заставил себя долго ждать и, перебравшись через спящих, в два прыжка юркнул на печь. Блаженству, которое я испытал, согреваясь на печи, не было предела. Холод приятно выходил из моего промерзшего тела. Согревшись, я сразу уснул. Разбудил меня коновод Кучмара, позвавший на обед. Завтрак я проспал. В хате было пусто, солдат уже не было, они разошлись по эскадронам и готовились к новому маршу. Обмундирование мое подсохло, и его, теплое от печи, было приятно надевать на отдохнувшее тело. Умывшись и плотно пообедав на батарейной кухне, я готов был к новым дорожным испытаниям. Дождь перестал совсем, и легкий морозец подсушил дороги.