Шатровы (Книга 1)

Но в это время отец уж бережно опустил ее наземь, поцеловал ее загаром пахнущие, розовые, упругие олокотья. Потом обернулся к коляске и прогудел шумным от бородищи и густых усов, рокочущим басом:

- Ладно, мать, поезжай одна. А мы тут не долго пробудем.

- Ох, Веруха, Веруха!

Тройка тронулась.

Вера привстала на цыпочки, дотянулась, поцеловала отца. Потом прицепилась к его локтю: ей все-таки страшновато стало от неистового шума-грохота водопада - они стояли на самом краю плотины.

Отец высился на юру - огромный, чернобородый, обмахиваясь большим белым картузом.

Дочь рядом с ним казалась маленькой, но это была уже девушка-подросток, рано развившаяся, плотно сбитая, с красивыми, четкими чертами лица, с толстой, хотя и не длинной, темно-русой косой, по-мальчишески загорелая, с живыми, умными и смешливыми карими глазами.

От нее так и веяло юной жадностью к миру, ко всему, что глаза ее видели.

Темно-русая ее коса еще отрочески была изукрашена алыми вплетками лентами с пышным бантом на конце. Однако на крутом ее лбу выбивалось множество непокорных прядок - так что это было похоже на челку.

Она была порывиста и подвижна...

С высоты примостного быка Сычов увидал внизу, у самого уреза воды, Костю Ермакова, паренька лет семнадцати, курносого, широколицего, с белокурыми, растрепанными ветром волосами, синеглазого и веселого.

И Костя тоже увидал их. Он отбросил на край плотины длинный водомерный шест - "тычку", с которой через силу орудовал, и, приветливо помахав рукой мельнику, быстро взбежал к нему. Поздоровались. И Сычов, тряся бородищею, глухо прокричал ему на ухо - мешал гул водопада:

- Что это вы с хозяином силу-то зря разматываете?!

И так же громко и чуть не в самое ухо Костя ответил ему звонким голосом:

- А это еще по старой кляузе верхнего нашего соседа - Паскина приходится судебное решение выполнять: заявлял на нас подпруду - будто бы водяные колеса ему подтопляем. А он уж нам и мельничонку-то свою запродал... Нет, говорят: раз такое решение вышло, то извольте воду спустить!

- Продал, значит, в конце концов? Ну, и хорошо сделал. С Шатровым вздумал тягаться! Ну, а ты как? Не надумал ко мне?

И, давая понять, что это как бы в шутку, Сычов густо рассмеялся и похлопал юношу по спине.

Рассмеялся и тот:

- Нет, не надумал. Мне и здесь нравится. Тут родился, тут вырос.

- Да я знаю, что ты от Арсения никуда не пойдешь!

И впрямь: не один только он пытался переманить от Шатрова этого паренька-плотинщика. Да где ж там!

Думал ли Арсений Тихонович года два тому назад, что под рукой у него из этого вихрастого мальчугана, вечно торчавшего на плотинах, когда он самолично вел ответственную перехватку, вырастет вскоре незаменимый ему помощник по многотрудной и хитрой плотинно-речной науке!

А теперь, когда случалось уезжать по делам, Шатров спокойно покидал самый разгар плотинных работ на Костю Ермакова.

Он и оклад положил ему, как все равно мастеру. Только просил его широко не оглашать этого: не было бы зависти у других, а хотя бы и у того же братца родимого - у Ермакова Семена.

Сычов и Костя беседуют-кричат под грозный, всеподавляющий рев водосвала.

Мальчонкой-пастушком кажется шатровский плотинщик рядом с могуче-громоздким чернобородым великаном.

На них глядят от солдаткина воза. И хорошо, что Сычову не слыхать, что говорят о нем!

Кто-то помянул о сычовских капиталах, о том, что на мельнице у него худое обращение с помольцами. А другой - что совсем недавно Сычов "в киргизцах" купил не то двести, не то триста десятин ковыльной, от веку не паханной степи:

- Господи милостивый! Зоб полон, а глаза все голодны! И куда ему одному столько землищи?

- Не тужи по земле: саженку вдоль да полсаженки поперек - и будет с нас! А он, Сычов, новое, слыхать, дело затевает; скота неисчислимое множество закупает, бойню строит, кожевенный завод: на армию, вишь, седла, упряжь, сапоги хочет поставлять. Ну, и мясо...

У солдата на деревяшке от вдруг вспыхнувшей злобы блеснули белки глаз:

- Им война хоть и век не кончайся: кому - война, кровь, калечество да гнить в окопах, а этим господам Сычовым-Шатровым - им только прибыля, да пиры, да денежки отвозить в банку!..

От мельницы возвращается к своему возу запыхавшаяся дебелая солдатка:

- Ну, мужики, слезайте с возу, отходите: сейчас карьку своего буду запрягать - велят подвезти поближе... Засыпка на раструсе сказал: сейчас тебе засыпать... - А ты чего, Марья-крупчатница? Ты про свою очередь узнала? Стоит, как святая! - Это она прикрикнула на другую солдатку, из чужой деревни.

Та испуганно, как школьница, застигнутая на шалости, заморгала ресницами - длиннющими, дна не видать! Уставилась на старшую вопрошающими золотисто-карими глазищами:

- Дак нам здесь ведь без очереди мелют - солдаткам. У меня и ярлычок - розовый.

Та сердито рассмеялась, передразнивая ее:

- "Без очереди... ярлычок розовенький"! А мастеру-то крупчатному ты его объявляла?

- Нет.

- А откуда же он знать будет, что ты солдатка?

- И верно!

- Ну, то-то. Сонная тетеря! Тебя только и посылать на мельницу: самуе смелют... на крупчатку!